Кр содержание детство.

Началась и потекла со страшной быстротой густая, пестрая, невыразимо странная жизнь. Она вспоминается мне, как суровая сказка, хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением. Теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что все было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть, – слишком обильна жестокостью темная жизнь «неумного племени».

Но правда выше жалости, и ведь не про себя я рассказываю, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил – да и по сей день живёт – простой русский человек.

Дом деда был наполнен горячим туманом взаимной вражды всех со всеми; она отравляла взрослых, и даже дети принимали в ней живое участие. Впоследствии из рассказов бабушки я узнал, что мать приехала как раз в те дни, когда ее братья настойчиво требовали у отца раздела имущества. Неожиданное возвращение матери еще более обострило и усилило их желание выделиться. Они боялись, что моя мать потребует приданого, назначенного ей, но удержанного дедом, потому что она вышла замуж «самокруткой», против его воли. Дядья считали, что это приданое должно быть поделено между ними. Они тоже давно и жестоко спорили друг с другом о том, кому открыть мастерскую в городе, кому – за Окой, в слободе Кунавине.

Уже вскоре после приезда, в кухне, во время обеда, вспыхнула ссора: дядья внезапно вскочили на ноги и, перегибаясь через стол, стали выть и рычать на дедушку, жалобно скаля зубы и встряхиваясь, как собаки, а дед, стуча ложкой по столу, покраснел весь и звонко – петухом – закричал:

– По миру пущу!

Болезненно искривив лицо, бабушка говорила:

– Отдай им все, отец, – спокойней тебе будет, отдай!

– Цыц, потатчица! – кричал дед, сверкая глазами, и было странно, что, маленький такой, он может кричать столь оглушительно.

Мать встала из-за стола и, не торопясь отойдя к окну, повернулась ко всем спиною.

Вдруг дядя Михаил ударил брата наотмашь по лицу; тот взвыл, сцепился с ним, и оба покатились по полу, хрипя, охая, ругаясь.

Заплакали дети; отчаянно закричала беременная тетка Наталья; моя мать потащила её куда-то, взяв в охапку; весёлая рябая нянька Евгенья выгоняла из кухни детей; падали стулья; молодой широкоплечий подмастерье Цыганок сел верхом на спину дяди Михаила, а мастер Григорий Иванович, плешивый, бородатый человек в темных очках, спокойно связывал руки дяди полотенцем. Вытянув шею, дядя терся редкой черной бородой по полу и хрипел страшно, а дедушка, бегая вокруг стола, жалобно вскрикивал:

– Братья, а! Родная кровь! Эх, вы-и...

Я еще в начале ссоры, испугавшись, вскочил на печь и оттуда в жутком изумлении смотрел, как бабушка смывает водою из медного рукомойника кровь с разбитого лица дяди Якова; он плакал и топал ногами, а она говорила тяжёлым голосом:

– Окаянные, дикое племя, опомнитесь!

Дед, натягивая на плечо изорванную рубаху, кричал ей:

– Что, ведьма, народила зверья?

Когда дядя Яков ушел, бабушка сунулась в угол, потрясающе воя:

– Пресвятая мати божия, верни разум детям моим!

Дед встал боком к ней и, глядя на стол, где все было опрокинуто, пролито, тихо проговорил:

– Ты, мать, гляди за ними, а то они Варвару-то изведут, чего доброго...

– Полно, бог с тобой! Сними-ка рубаху-то, я зашью...

И, сжав его голову ладонями, она поцеловала деда в лоб; он же – маленький против неё – ткнулся лицом в плечо ей.

– Надо, видно, делиться, мать...

– Надо, отец, надо!

Они говорили долго; сначала дружелюбно, а потом дед начал шаркать ногой по полу, как петух перед боем, грозил бабушке пальцем и громко шептал:

– Знаю я тебя, ты их больше любишь! А Мишка твой - езуит, а Яшка-фармазон! И пропьют они добро моё, промотают...

Неловко повернувшись на печи, я свалил утюг; загремев по ступеням влаза, он шлёпнулся в лохань с помоями. Дед прыгнул на ступень, стащил меня и стал смотреть в лицо мне так, как будто видел меня впервые.

– Кто тебя посадил на печь? Мать?

– Нет, сам. Я испугался.

Он оттолкнул меня, легонько ударив ладонью в лоб.

– Весь в отца! Пошел вон...

Я был рад убежать из кухни.

Я хорошо видел, что дед следит за мною умными и зоркими зелёными глазами, и боялся его. Помню, мне всегда хотелось спрятаться от этих обжигающих глаз. Мне казалось, что дед злой; он со всеми говорит насмешливо, обидно, подзадоривая и стараясь рассердить всякого.

– Эх, вы-и! – часто восклицал он; долгий звук "и-и", всегда вызывал у меня скучное, зябкое чувство.

В час отдыха, во время вечернего чая, когда он, дядья и работники приходили в кухню из мастерской, усталые, с руками, окрашенными сандалом, обожжёнными купоросом, с повязанными тесёмкой волосами, все похожие на тёмные иконы в углу кухни, – в этот опасный час дед садился против меня и, вызывая зависть других внуков, разговаривал со мною чаще, чем с ними. Весь он был складный, точёный, острый. Его атласный, шитый шелками глухой жилет был стар, вытерт, ситцевая рубаха измята, на коленях штанов красовались большие заплаты, а всё-таки он казался одетым и чище и красивей сыновей, носивших пиджаки, манишки и шелковые косынки на шеях.

Через несколько дней после приезда он заставил меня учить молитвы. Все другие дети были старше и уже учились грамоте у дьячка Успенской церкви; золотые главы её были видны из окон дома.

Меня учила тихонькая, пугливая тетка Наталья, женщина с детским личиком и такими прозрачными глазами, что, мне казалось, сквозь них можно было видеть все сзади её головы.

Я любил смотреть в глаза ей подолгу, не отрываясь, не мигая; она щурилась, вертела головою и просила тихонько, почти шёпотом:

– Ну, говори, пожалуйста: «Отче наш, иже еси...»

И если я спрашивал: «Что такое – яко же?» - она, пугливо оглянувшись, советовала:

– Ты не спрашивай, это хуже! Просто говори за мною: «Отче наш...» Ну?

Меня беспокоило: почему спрашивать хуже? Слово «яко же» принимало скрытый смысл, и я нарочно всячески искажал его:

– «Яков же», «я в коже»...

Но бледная, словно тающая тетка терпеливо поправляла голосом, который все прерывался у неё:

– Нет, ты говори просто: «яко же»...

Но и сама она и все слова её были не просты. Это раздражало меня, мешая запомнить молитву.

Однажды дед спросил:

– Ну, Олёшка, чего сегодня делал? Играл! Вижу по желваку на лбу. Это не велика мудрость желвак нажить! А «0тче наш» заучил?

Тётка тихонько сказала:

– У него память плохая.

Дед усмехнулся, весело приподняв рыжие брови.

– А коли так, – высечь надо!

И снова спросил меня:

– Тебя отец сёк?

Не понимая, о чём он говорит, я промолчал, а мать сказала:

– Нет. Максим не бил его, да и мне запретил.

– Это почему же?

– Говорил, битьем не выучишь.

– Дурак он был во всем, Максим этот, покойник, прости господи! - сердито и четко проговорил дед.

Меня обидели его слова. Он заметил это.

– Ты что губы надул? Ишь ты...

И, погладив серебристо-рыжие волосы на голове, он прибавил:

– А я вот в субботу Сашку за напёрсток пороть буду.

– Как это пороть? - спросил я.

Все засмеялись, а дед сказал:

– Погоди, увидишь...

Притаившись, я соображал: пороть – значит расшивать платья, отданные в краску, а сечь и бить – одно и то же, видимо. Бьют лошадей, собак, кошек; в Астрахани будочники бьют персиян, – это я видел. Но я никогда не видал, чтоб так били маленьких, и хотя здесь дядья щёлкали своих то по лбу, то по затылку, – дети относились к этому равнодушно, только почёсывая ушибленное место. Я не однажды спрашивал их:

– Больно?

И всегда они храбро отвечали:

– Нет, нисколечко!

Шумную историю с напёрстком я знал. Вечером, от чая до ужина, дядья и мастер сшивали куски окрашенной материи в одну «штуку» и пристёгивали к ней картонные ярлыки. Желая пошутить над полуслепым Григорием, дядя Михаил велел девятилетнему племяннику накалить на огне свечи напёрсток мастера. Саша зажал напёрсток щипцами для снимания нагара со свеч, сильно накалил его И, незаметно подложив под руку Григория, спрятался за печку, но как раз в этот момент пришёл дедушка, сел за работу и сам сунул палец в калёный напёрсток.

Помню, когда я прибежал в кухню на шум, дед, схватившись за ухо обожженными пальцами, смешно прыгал и кричал:

– Чьё дело, басурмане?

Дядя Михаил, согнувшись над столом, гонял напёрсток пальцами и дул на него; мастер невозмутимо шил; тени прыгали по его огромной лысине; прибежал дядя Яков и, спрятавшись за угол печи, тихонько смеялся там; бабушка терла на терке сырой картофель.

– Это Сашка Яковов устроил,- вдруг сказал дядя Михаил.

– Врешь! - крикнул Яков, выскочив из-за печки.

А где-то в углу его сын плакал и кричал:

– Папа, не верь. Он сам меня научил!

Дядья начали ругаться. Дед же сразу успокоился, приложил к пальцу тертый картофель и молча ушел, захватив с собой меня.

Все говорили – виноват дядя Михаил. Естественно, что за чаем я спросил – будут ли его сечь и пороть?

– Надо бы, – проворчал дед, искоса взглянув на меня.

Дядя Михаил, ударив по столу рукою, крикнул матери:

– Варвара, уйми своего щенка, а то я ему башку сверну!

Мать сказала:

– Попробуй, тронь...

И все замолчали.

Она умела говорить краткие слова как-то так, точно отталкивала ими людей от себя, отбрасывала их, и они умалялись.

Мне было ясно, что все боятся матери; даже сам дедушка говорил с нею не так, как с другими – тише. Это было приятно мне, и я с гордостью хвастался перед братьями:

– Моя мать - самая сильная!

Они не возражали.

Но то, что случилось в субботу, надорвало моё отношение к матери.

До субботы я тоже успел провиниться.

Меня очень занимало, как ловко взрослые изменяют цвета материй: берут жёлтую, мочат её в чёрной воде, и материя делается густо-синей – "кубовой"; полощут серое в рыжей воде, и оно становится красноватым – "бордо". Просто, а - непонятно.

Мне захотелось самому окрасить что-нибудь, и я сказал об этом Саше Яковову, серьезному мальчику; он всегда держался на виду у взрослых, со всеми ласковый, готовый всем и всячески услужить. Взрослые хвалили его за послушание, за ум, но дедушка смотрел на Сашу искоса и говорил:

– Экой подхалим!

Худенький, темный, с выпученными, рачьими глазами, Саша Яковов говорил торопливо, тихо, захлебываясь словами, и всегда таинственно оглядывался, точно собираясь бежать куда-то, спрятаться. Карие зрачки его были неподвижны, но когда он возбуждался, дрожали вместе с белками.

Он был неприятен мне. Мне гораздо больше нравился малозаметный увалень Саша Михайлов, мальчик тихий, с печальными глазами и хорошей улыбкой, очень похожий на свою кроткую мать. У него были некрасивые зубы, они высовывались изо рта и в верхней челюсти росли двумя рядами. Это очень занимало его; он постоянно держал во рту пальцы, раскачивая, пытаясь выдернуть зубы заднего ряда; он покорно позволял щупать их каждому, кто желал. Но ничего более интересного я не находил в нем. В доме, битком набитом людьми, он жил одиноко, любил сидеть в полутемных углах, а вечером у окна. С ним хорошо было молчать - сидеть у окна, тесно прижавшись к нему, и молчать целый час, глядя, как в красном вечернем небе вокруг золотых луковиц Успенского храма вьются - мечутся черные галки, взмывают высоко вверх, падают вниз и, вдруг покрыв угасаюшее небо черною сетью, исчезают куда-то, оставив за собой пустоту. Когда смотришь на это, говорить ни о чем не хочется и приятная скука наполняет грудь.

А Саша дяди Якова мог обо всём говорить много и солидно, как взрослый. Узнав, что я желаю заняться ремеслом красильщика, он посоветовал мне взять из шкапа белую праздничную скатерть и окрасить её в синий цвет.

– Белое всегда легче красить, уж я знаю! – сказал он очень серьёзно.

Я вытащил тяжёлую скатерть, выбежал с нею во двор, но когда опустил край её в чан с "кубовой", на меня налетел откуда-то Цыганок, вырвал скатерть и, отжимая её широкими лапами, крикнул брату, следившему из сеней за моей работой:

– Зови бабушку скорее!

И, зловеще качая чёрной, лохматой головой, сказал мне:

– Ну и попадет же тебе за это!

Прибежала бабушка, заохала, даже заплакала, смешно ругая меня:

– Ах ты, пермяк, солёны уши! Чтоб те приподняло да шлёпнуло!

Потом стала уговаривать Цыганка:

– Уж ты, Ваня, не сказывай дедушке-то! Уж я спрячу дело; авось, обойдётся как-нибудь...

Ванька озабоченно говорил, вытирая мокрые руки разноцветным передником:

– Мне что? Я не скажу; глядите, Сашутка не наябедничал бы!

– Я ему семишник дам, – сказала бабушка, уводя меня в дом.

В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, не похожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала:

– Ра-ад... мучитель...

Саша Яковов, сидя на стуле среди кухни, тер кулаками глаза и не своим голосом, точно старенький нищий, тянул:

– Простите христа-ради...

Как деревянные, стояли за стулом дети дяди Михаила, брат и сестра, плечом к плечу.

– Высеку – прощу, – сказал дедушка, пропуская длинный влажный прут сквозь кулак.– Ну-ка, снимай штаны-то!..

Саша встал, расстегнул штаны, спустил их до колен и, поддерживая руками, согнувшись, спотыкаясь, пошёл к скамье. Смотреть, как он идет, было нехорошо, у меня тоже дрожали ноги.

Но стало ещё хуже, когда он покорно лёг на скамью вниз лицом, а Ванька, привязав его к скамье под мышки и за шею широким полотенцем, наклонился над ним и схватил чёрными руками ноги его у щиколоток.

Лексей, – позвал дед, – иди ближе!.. Ну, кому говорю? Вот, гляди, как секут... Раз!..

Невысоко взмахнув рукой, он хлопнул прутом по голому телу. Саша взвизгнул.

Врешь, – сказал дед, – это не больно! А вот эдак больней!

И ударил так, что на теле сразу загорелась, вспухла красная полоса, а брат протяжно завыл.

Не сладко? – спрашивал дед, равномерно поднимая и опуская руку.– Не любишь? Это за наперсток!

Когда он взмахивал рукой, в груди у меня все поднималось вместе с нею; падала рука – и я весь точно падал.

Саша визжал страшно тонко, противно:

Не буду-у... Ведь я же сказал про скатерть... Ведь я сказал...

Спокойно, точно псалтирь читая, дед говорил:

Донос – не оправданье! Доносчику первый кнут. Вот тебе за скатерть!

Бабушка кинулась ко мне и схватила меня на руки, закричав:

Лексея не дам! Не дам, изверг!

Она стала бить ногою в дверь, призывая:

Варя, Варвара!

Дед бросился к ней, сшиб ее с ног, выхватил меня и понес к лавке. Я бился в руках у него, дергая рыжую бороду, укусил ему палец. Он орал, тискал меня и, наконец, бросил на лавку, разбив мне лицо. Помню дикий его крик:

Привязывай! Убью!

Помню белое лицо матери и ее огромные глаза. Она бегала вдоль лавки и хрипела:

Папаша, не надо!.. Отдайте...

Дед засек меня до потери сознания, и несколько дней я хворал, валяясь вверх спиною на широкой жаркой постели в маленькой комнате с одним окном и красной, неугасимой лампадой в углу перед киотом со множеством икон.

Дни нездоровья были для меня большими днями жизни. В течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. С тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой.

Прежде всего меня очень поразила ссора бабушки с матерью: в тесноте комнаты бабушка, чёрная и большая, лезла на мать, заталкивая ее в угол, к образам, и шипела:

Ты что не отняла его, а?

Испугалась я.

Эдакая-то здоровенная! Стыдись, Варвара! Я – старуха, да не боюсь! Стыдно!..

Отстаньте, мамаша: тошно мне...

Нет, не любишь ты его, не жаль тебе сироту!

Мать сказала тяжело и громко:

Я сама на всю жизнь сирота!

Потом они обе долго плакали, сидя в углу на сундуке, и мать говорила:

Если бы не Алексей, ушла бы я, уехала! Не могу жить в аду этом, не могу, мамаша! Сил нет...

Кровь ты моя, сердце моё, – шептала бабушка.

Я запомнил: мать – не сильная; она, как все, боится деда. Я мешаю ей уйти из дома, где она не может жить. Это было очень грустно. Вскоре мать, действительно, исчезла из дома. Уехала куда-то гостить.

Как-то вдруг, точно с потолка спрыгнув, явился дедушка, сел на кровать, пощупал мне голову холодной, как лёд, рукою:

Здравствуй, сударь... Да ты ответь, не сердись!.. Ну, что ли?..

Очень хотелось ударить его ногой, но было больно пошевелиться. Он казался еще более рыжим, чем был раньше; голова его беспокойно качалась; яркие глаза искали чего-то на стене. Вынув из кармана пряничного козла, два сахарных рожка, яблоко и ветку синего изюма, он положил всё это на подушку, к носу моему.

– Вот, видишь, я тебе гостинца принес!

Нагнувшись, поцеловал меня в лоб; потом заговорил, тихо поглаживая голову мою маленькой, жёсткой рукою, окрашенной в жёлтый цвет, особенно заметный на кривых птичьих ногтях.

– Я тебя тогда перетово, брат. Разгорячился очень; укусил ты меня, царапал, ну, и я тоже рассердился! Однако не беда, что ты лишнее перетерпел – взачет пойдет! Ты знай: когда свой, родной бьет – это не обида, а наука! Чужому не давайся, а свой ничего! Ты думаешь, меня не били? Меня, Олёша, так били, что ты этого и в страшном сне не увидишь. Меня так обижали, что, поди-ка, сам господь бог глядел – плакал! А что вышло? Сирота, нищей матери сын, я вот дошёл до своего места, – старшиной цеховым сделан, начальник людям.

Привалившись ко мне сухим, складным телом, он стал рассказывать о детских своих днях словами крепкими и тяжелыми, складывая их одно с другим легко и ловко.

Его зеленые глаза ярко разгорелись, и, весело ощетинившись золотым волосом, сгустив высокий свой голос, он трубил в лицо мне:

– Ты вот пароходом прибыл, пар тебя вез, а я в молодости сам своей силой супротив Волги баржи тянул. Баржа – по воде, я по бережку, бос, по острому камню, по осыпям, да так от восхода солнца до ночи! Накалит солнышко затылок-то, голова, как чугун, кипит, а ты, согнувшись в три погибели, – косточки скрипят, – идешь да идешь, и пути не видать, глаза потом залило, а душа-то плачется, а слеза-то катится, – эх-ма, Олеша, помалкивай! Идешь, идешь, да из лямки-то и вывалишься, мордой в землю – и тому рад; стало быть, вся сила чисто вышла, хоть отдыхай, хоть издыхай! Вот как жили у бога на глазах, у милостивого господа Исуса Христа!.. Да так-то я трижды Волгу-мать вымерял: от Симбирского до Рыбинска, от Саратова досюдова да от Астрахани до Макарьева, до ярмарки, – в это многие тысячи верст! А на четвертый год уж и водоливом пошел, – показал хозяину разум свой!..

Говорил он и – быстро, как облако, рос передо мною, превращаясь из маленького, сухого старичка в человека силы сказочной, – он один ведет против реки огромную серую баржу...

Иногда он соскакивал с постели и, размахивая руками, показывал мне, как ходят бурлаки в лямках, как откачивают воду; пел баском какие-то песни, потом снова молодо прыгал на кровать и, весь удивительный, еще более густо, крепко говорил:

– Ну, зато, Олеша, на привале, на отдыхе, летним вечером, в Жигулях, где-нибудь под зеленой горой, поразложим, бывалоче костры – кашицу варить, да как заведет горевой бурлак сердечную песню, да как вступится, грянет вся артель, – аж мороз по коже дернет, и будто Волга вся быстрей пойдет, – так бы, чай, конем и встала на дыбы, до самых облаков. И всякое горе – как пыль по ветру; до того люди запевались, что, бывало, и каша вон из котла бежит; тут кашевара по лбу половником надо бить: играй, как хошь, а дело помни!

Несколько раз в дверь заглядывали, звали его, но я просил:

– Не уходи!

Он, усмехаясь, отмахивался от людей:

– Погодите там...

Рассказывал он вплоть до вечера, и, когда ушел, ласково простясь со мной, я знал, что дедушка не злой и не страшен. Мне до слез трудно было вспоминать, что это он так жестоко избил меня, но и забыть об этом я не мог.

Посещение деда широко открыло дверь для всех, и с утра до вечера кто-нибудь сидел у постели, всячески стараясь позабавить меня; помню, что это не всегда было весело и забавно. Чаще других бывала у меня бабушка; она и спала на одной кровати со мной; но самое яркое впечатление этих дней дал мне Цыганок. Квадратный, широкогрудый, с огромной кудрявой головой, он явился под вечер, празднично одетый в золотистую шелковую рубаху, плисовые штаны и скрипучие сапоги гармоникой. Блестели его волосы, сверкали раскосые весёлые глаза под густыми бровями и белые зубы под чёрной полоской молодых усов, горела рубаха, мягко отражая красный огонь неугасимой лампады.

Ты глянь-ка, – сказал он, приподняв рукав, показывая мне голую руку, до локтя в красных рубцах, – вон как разнесло! Да ещё хуже было, зажило много!

Чуешь ли: как вошёл дед в ярость, и вижу, запорет он тебя, так начал я руку эту подставлять, ждал – переломится прут, дедушка-то отойдет за другим, а тебя и утащат бабаня али мать! Ну, прут не переломился, гибок, моченый! А все-таки тебе меньше попало,- видишь, насколько? Я, брат, жуликоватый!..

Он засмеялся шелковым, ласковым смехом, снова разглядывая вспухшую руку, и, смеясь, говорил:

Так жаль стало мне тебя, аж горло перехватывает, чую! Беда! А он хлещет...

Фыркая по-лошадиному, мотая головой, он стал говорить что-то про деда, сразу близкий мне, детски простой.

Я сказал ему, что очень люблю его, – он незабвенно просто ответил:

– Так ведь и я тебя тоже люблю, – за то и боль принял, за любовь! Али я стал бы за другого за кого? Наплевать мне...

Потом он учил меня, тихонько, часто оглядываясь на дверь:

Когда тебя вдругорядь сечь будут, ты гляди, не сжимайся, не сжимай тело-то, – чуешь? Вдвойне больней, когда тело сожмешь, а ты распусти его свободно, чтоб оно мягко было, – киселем лежи! И не надувайся, дыши во всю, кричи благим матом, – ты это помни, это хорошо!

Я спросил:

Разве еще сечь будут?

А как же? – спокойно сказал Цыганенок. – Конечно, будут! Тебя, поди-ка, часто будут драть...

Уж дедушка сыщет...

И снова озабоченно стал учить:

Коли он сечет с навеса, просто сверху кладет лозу, – ну тут лежи спокойно, мягко, а ежели он с оттяжкой сечет, - ударит, да к себе тянет лозину, чтобы кожу снять, - так и ты виляй телом к нему, за лозой, понимаешь? Это легче!

Подмигнув темным, косым глазом, он сказал:

Я в этом деле умнее самого квартального! У меня, брат, из кожи хоть голицы шей! Я смотрел на его весёлое лицо и вспоминал бабушкины сказки про Ивана-царевича, про Иванушку-дурачка.

Действие повести передается от лица главного героя – Алеши Пешкова. Он жил в Астрахани, где отцу, мастеру-краснодеревщику, поручили строить триумфальные ворота к приезду царя. Но отец умер от холеры, от горя у матери Варвары начались преждевременные роды. Мальчику запомнился ее крик, растрепанные волосы, оскаленные зубы.

Отца хоронили в дождливый день, в яме сидели лягушки, и мальчика потрясло, что их закопали вместе с гробом. Но плакать ему не хотелось, ведь плакал он редко и только от обиды: отец смеялся над слезами, а мать запрещала плакать.

В Астрахань приехала бабушка героя, Акулина Ивановна Каширина, она забрала их в Нижний Новгород. По дороге новорожденный Максим умер, его схоронили в Саратове. Алеша во время стоянки чуть не потерялся, но матрос его узнал и вернул в каюту.

Все матросы узнали семью благодаря бабушке, которую они угощали водкой, а Алешу арбузами. Бабушка рассказывала диковинные истории, и мальчику казалось, что она вся светилась изнутри. Несмотря на полноту, она двигалась легко и ловко, как кошка.

В Нижнем их встретила многочисленная семья Кашириных. Больше всех выделялся маленький, сухонький дед Василий Васильевич.

II.

Вся семья жила в огромном доме, но жили недружно. Он чувствовал взаимную вражду между дедом и его сыновьями, Михаилом и Яковом. Нижний этаж занимала красильная мастерская – предмет раздоров. Сыновья хотели получить свою часть наследства и отделиться, но дед противился.

Сами дядья часто дрались, и Алеша стал свидетелем их потасовски. Мальчика это напугало, ведь он вырос в дружной семье, где его не наказывали, а здесь дед Каширин в субботу провинившихся внуков сек розгами. Алеша случайно испортил парадную скатерть (хотел покрасить) и этой участи тоже не избежал. Он сопротивлялся деду, укусил его, за что тот засек мальчика до полусмерти.

Алеша потом долго болел; дед пришел к нему мириться и рассказал о своей тяжелой молодости. Еще мальчика поразило, что Цыганок, подмастерье, вступился за него и подставил руку, чтобы розги сломались.

III.

Позже Цыганок объяснял Алеше, как вести себя во время порки, чтобы не было больно. Он был подкидышем, его воспитала бабушка, а из ее восемнадцати детей выжили трое. Цыганку было 17 лет, но он был наивен, как ребенок: воровал на базаре, чтобы привезти больше продуктов и порадовать деда. А бабушка была уверена, что его когда-нибудь поймают и убьют.

Ее пророчество сбылось: Цыганок погиб. По словам мастера Григория, его уморили дядья. Они из-за него ссорились, ведь каждый хотел, чтобы после раздела наследства Цыганок достался именно ему: из него мог стать отличный мастер.

Иван погиб, когда нес вместе с дядьями тяжелый дубовый крест на могилу жены Якова. Ему достался комель, он споткнулся, а дядья, чтобы их не покалечило, отпустили крест - Ивана придавило насмерть.

IV.

Алеше нравилось смотреть, как молится бабушка. После молитвы она рассказывала диковинные истории: про чертей, про ангелов, рай и бога. Ее лицо молодело, она становилась кроткой, а глаза излучали теплый свет.

Не боясь ни деда, ни людей, ни нечистой силы, бабушка до ужаса боялась черных тараканов и будила ночью Алешу, чтобы он убил очередное насекомое.

Видимо, прогневали бога Каширины: загорелась мастерская, бабушка обожгла руки, но спасла Шарапа, бросившись под ноги вздыбившегося коня. В начале пожара от испуга раньше срока начала рожать тетка Наталья и умерла в родах.

V.

К весне дядья разделились: Яков остался в городе, а Михаил обосновался за рекой. Дед купил другой дом и стал сдавать комнаты. Сам поселился в подвале, а Алеша с бабушкой на чердаке. Бабушка хорошо разбиралась в травах, многих лечила и давала советы по хозяйству.

В свое время ее всему научила мать, которая осталась калекой, когда, обиженная барином, выбросилась из окна. Она была кружевницей и всему научила свою дочь Акулину. Та выросла, стала мастерицей, и о ней узнал весь город. Тогда ее и выдали замуж за Василия Каширина, водолива.

Дед болел и от скуки начал учить Алешу азбуке. Мальчик оказался способным. Ему нравилось слушать рассказы деда о детстве: о войне, о пленных французах. Правда, тот ничего не рассказывал о родителях Алеши и считал, что все дети у него вышли неудачные. Обвинял во всем бабушку, даже как-то ударил ее за это.

VI.

Однажды в дом ворвался Яков с сообщением, что сюда идет Михаил убить деда и забрать себе Варварино приданое. Бабушка отправила Алешу наверх - предупредить, когда придет Михаил. Дед его прогнал, а бабушка плакала и молилась, чтобы господь вразумил ее детей.

С тех пор дядя Михаил пьяный являлся каждое воскресенье и учинял скандалы на забаву мальчишкам всей улицы. Он держал в осаде дом всю ночь. Как-то запустив кирпичом в окно, чуть не попал в деда. А один раз Михаил выбил маленькое окошко колом и сломал бабушке руку, которую она высунула, чтобы отогнать его. Дед рассвирепел, окатил Мишку водой, связал и уложил в бане. Когда к бабушке пришла костоправка, Алеша принял ее за смерть и хотел прогнать.

VII.

Алеша давно заметил, что у бабушки и деда разные боги. Бабушка возносила хвалы богу, и он был с ней все время. Было ясно, что ему подчиняется все на земле, а он ко всем одинаково добр. Когда кабатчица поссорилась с дедом и обругала бабушку, Алеша ей отомстил, заперев в подвале. Но бабушка рассердилась и отшлепала внука, объяснив, что не всегда вина видна даже богу.

Дед молился как еврей. Бог деда был жесток, но помогал ему. Когда дед занимался ростовщичеством, к ним пришли с обыском, но благодаря молитве деда, все обошлось.
Зато дед очень обидел мастера Григория: когда тот ослеп, выгнал на улицу, и ему пришлось просить милостыню. Бабушка всегда ему подавала и говорила Алеше: бог накажет деда. Действительно, в старости дед, разорившись и оставшись один, тоже вынужден будет попрошайничать.

VIII.

Вскоре дед продал дом кабатчику и купил другой, с садом. Стали брать квартирантов. Среди всех выделялся нахлебник Хорошее Дело. Его так прозвали, потому что он всегда так говорил.

Алеша наблюдал за тем, как тот в своей комнате плавил свинец, что-то взвешивал на весах, обжигал пальцы. Мальчику было интересно - он познакомился с постояльцем и подружился. Он стал приходить к нему каждый день, хотя дед и колотил Алешу за каждое посещение нахлебника.

Этого человека не любили в доме за странное поведение, считали колдуном, чернокнижником, а дед боялся, что он сожжёт дом. Через некоторое время его все-таки выжили, и он уехал.

IX.

После Алеша подружился с извозчиком Петром. Но однажды Алешины братья подбили его плюнуть на лысину барину. Дед, узнав об этом, выпорол внука. Когда тот, мучимый стыдом, лежал на полатях, Петр похвалил, и Алеша начал его избегать.

Позже увидел за забором трех мальчиков и подружился с ними, но его прогнал полковник, которого Алеша обозвал «старым чертом». Дед его побил за это и запретил общаться с «барчуками». Петр увидел Алешу с ребятами и нажаловался деду. С тех пор у них началась война: Петр выпускал наловленных Алешей птиц, а тот портил ему обувь.
Петр жил в каморке над конюшней, но как-то раз его нашли мертвым в саду. Оказалось, что вместе с подельником он грабил церкви.

X.

Мать Алеши жила далеко, и он почти не вспоминал о ней. Однажды она вернулась и начала учить сына грамматике и арифметике. Дед пытался принудить ее снова выйти замуж. Бабушка все время заступалась за дочь, отчего дед даже избил ее. Алеша отомстил, изрезав его любимые святцы.

У соседей часто устраивали «вечера», и дед тоже решил устроить вечер в своем доме. Он нашел жениха – кривого и старого часовщика. Но молодая и красивая мать ему отказала.

XI.

После ссоры с отцом Варвара сделалась хозяйкой в доме, а он притих. У него в сундуках было много всякого добра. Он разрешил своей дочери все это надевать, ведь она была красива. К ней часто ходили гости, в том числе братья Максимовы.
После Святок Алеша заболел оспой. Его лечила бабушка и рассказывала ему об отце: как познакомились с матерью, поженились против воли отца и уехали в Астрахань.

ХII.

Мать вышла замуж за Евгения Максимова и уехала. Дед продал дом и заявил бабушке, что каждый будет кормиться сам. Вскоре вернулась беременная мать с новым мужем, так как их дом сгорел, но все понимали, что Евгений все проиграл. Бабушка стала жить с молодыми в Сормове.
Родился больной ребенок и через некоторое время умер. Сам Алеша стал учиться в школе, но у него не складывались отношения ни с учениками, ни с учителями. Отчим завел любовницу и бил снова беременную мать, а Алеша его однажды чуть не зарезал.

XIII.

После отъезда матери Алеша с бабушкой снова стали жить у деда. Он считал их нахлебниками, и бабушке пришлось плести кружева, а Алеша с другими мальчиками из бедных семей собирал старье и воровал дрова. При этом он успешно перешел в 3 класс и получил похвальный лист.
Приехала больная мать с маленьким золотушным сыном Николаем. Дед его кормил мало, а сама мать все время молча лежала. Алеша понимал, что она умирает. Вскоре она действительно умерла, а дедушка отправил Алешу «в люди» - зарабатывать себе на жизнь.

Повествование от имени главного героя.
I часть

Умер отец (сейчас одет «в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босы ног странно растопырены, пальцы ласковых рук, смирно положены на грудь, тоже кривые; его веселые глаза плотно прикрыты черными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами»). Мать полуголая возле него на полу. Приехала бабушка - «круглая, большеголовая, с огромными глазами и смешным рыхлым носом; она вся черная, мягкая и удивительно интересная… она говорила ласково, весело, складно. Я с первого же дня подружился с нею».

Мальчик тяжело болен, только встал на ноги. Мать Варвара: «я впервые вижу её такою, - она была всегда строгая, говорила мало; она чистая, гладкая и большая, как лошадь; у нее жесткое тело и страшно сильные руки. А сейчас она вся как-то неприятно вспухла и растрепана, все на ней разорвалось; волосы, лежавшие на голове аккуратно, большою светлой шапкой, рассыпались по голому плечу…». У матери начались схватки, родила ребенка.

Помнил похороны. Был дождь. На дне ямы лягушки. Их тоже закопали. Плакать ему не хотелось. Он плакал редко от обиды, никогда от боли. Отец смеялся над его слезами, мать плакать запрещала.

Ехали на пароходе. Новорожденный Максим умер. Ему страшно. Саратов. Бабушка и мать вышли хоронить. Пришел матрос. Когда загудел паровоз, тот бросился бежать. Алеша решил, что ему тоже нужно бежать. Нашли. У бабушки длинные густые волосы. Нюхала табак. Хорошо рассказывает сказки. Даже матросам нравится.

Приехали в Нижний. Встречали дед, дядья Михаил и Яков, тетка Наталья (беременна) и двоюродные, оба Саши, сестра Катерина.

Ему никто не понравился, «я чувствовал себя чужим среди них, даже и бабушка как-то померкла, отдалилась».

Пришли к «приземистому одноэтажному дому, окрашенному грязно-розовой краской, с нахлобученной низкой крышей и выпученными окнами». Дом показался большим, но был тесным. Двор неприятный, завешен мокрыми тряпками, заставлен чанами с разноцветной водой.
II часть

«Дом деда был наполнен туманом взаимной вражды всех со всеми; она отравляла взрослых, и даже дети принимали в ней живое участие». Братья требовали у отца раздел имущества, приезд матери ещё усугубил все. Сыновья орали на отца. Бабушка предложила все отдать. Братья подрались.

Дед внимательно следил за мальчиком. Казалось, что дед злой. Заставил его учить молитвы. Этому учила Наталья. Не понимал слов, спрашивал у Натальи, та заставляла просто запоминать, искажал специально. Его раньше не били. Сашку должны были пороть за наперсток (дядья хотели подшутить над полуслепым мастером Григорием, Михаил велел племяннику накалить наперсток для Григория, но его взял дед). Провинился и сам. Решил что-нибудь покрасить. Саша Яковов предложил покрасить скатерть. Цыганок попытался её спасти. Бабушка спрятала скатерть, но Саша проболтался. Его тоже решили пороть. Все боялись матери. Но она не отняла своего ребенка, её авторитет у Алеши пошатнулся. Засекли до потери сознания. Болел. Дед пришел к нему. Рассказывал, как в молодости баржи тянул. Потом водолив. Его звали, но он не уходил. Да и мальчику не хотелось, чтобы ушел.

Цыганок подставил свою руку, чтобы мальчику было не так больно. Учил, что делать, чтобы не так больно было.
III часть

Цыганок занимал особое место в доме. «Золотые руки у Иванка». Дядья не шутили с ним, как с Григорием. За глаза о цыганке говорили сердито. Так хитрили друг перед другом, чтобы никто его не взял к себе работать. Он хороший работник. Они ещё боялись, что дед его себе оставит.

Цыганок - подкидыш. У бабушки рожено было 18. Замуж вышла в 14.

Очень любил Цыганка. Умел обращаться с детьми, веселый, знал фокусы. Мышей любил.

В праздники Яков любил на гитаре играть. Пел бесконечную тоскливую песню. Цыганок хотел петь, но голоса не было. Танцевал Цыганок. Потом бабушка с ним.

Дядя Яков свою жену до смерти забил.

Побаивался Григория. Дружил с Цыганком. Все равно подставлял свою руку. Каждую пятницу Цыганок ездил за провизией (в основном воровал).

Цыганок погиб. Яков решил крест жене поставить. Большой, дубовый. Крест несли дядья и Цыганок. «Упал, а его и придавило… И нас бы покалечило, да мы вовремя сбросили крест». Цыганок долго лежал на кухне, изо рта кровь. Потом умер. Бабушка, дед и Григорий сильно переживали.
IV часть

Спит с бабушкой, та долго молится. Говорит не по писанному, от души. «Мне очень нравится бабушкин бог, такой близкий ей», что часто просил рассказать о нем. «Говоря о боге, рае, ангелах, она становилась маленькой и кроткой, лицо её молодело, влажные глаза струили особенно теплый свет». Бабушка говорила, что живется им хорошо. Но это не так. Наталья просила у бога смерти, Григорий все хуже видел, собирался по миру идти. Алеша хотел в поводыри к нему. Наталью был дядя. Бабушка рассказывала, что дед её тоже бил. Рассказывала, что нечистых видела. А ещё сказки и рассказы, были и стихи. Знала их много. Боялась тараканов. В темноте слышала их и просила убить. Так спать не могла.

Пожар. Бабушка бросилась в огонь за купоросом. Обожгла руки. Любила лошадь. Её спасли. Мастерская сгорела. Спать в эту ночь не удалось. Наталья рожала. Умерла. Алеше плохо, отнесли спать. У бабушки сильно болели руки.
V часть

Дядья разделились. Яков в городе. Михаил за рекой. Дед купил другой дом. Много квартирантов. Акулина Ивановна (бабушка) была знахаркой. Всем помогала. Давала хозяйственные советы.

История бабушки: мать была увечной, но раньше знатная кружевница. Дали ей вольную. Просила милостыню. Акулина училась кружева плести. Скоро о ней во всем городе знали. Дед в 22 был водоливом уже. Его мать решила их поженить.

Дед болел. От скуки решил учить мальчика азбуке. Тот быстро схватывал.

Дрался с уличными мальчишками. Очень силен.

Дед: когда приехали разбойники, его дед бросился в колокола звонить. Порубили. Помнил себя с 1812, когда 12 было. Пленные французы. Приезжали все смотреть на пленных, ругали, но многие и жалели. Многие от холода умирали. Денщик Мирон лошадей хорошо знал, помогал. А офицер скоро помер. Он хорошо относился к ребенку, даже языку своему учил. Но запретили.

Никогда не говорил об отце Алеши и о матери. Дети не удались. Однажды дед ни с того, ни с сего ударил бабушку в лицо. «Сердится, трудно ему, старому, неудачи все…»
VI часть

Однажды вечером, не поздоровавшись, в комнату ворвался Яков. Сказал, что Михаил совсем с ума сошел: изорвал его готовое платье, посуду перебил и обидел его с Григорием. Михаил сказал, что отца убьет. Хотели Варварино приданое. Мальчик должен был смотреть на улицу и сказать, когда появится Михаил. Страшно и скучно.

«То, что мать не хочет жить в своей семье, все выше поднимает её в моих мечтах; мне кажется, что она живет на постоялом дворе при большой дороге, у разбойников, которые грабят проезжих богачей и делят награбленное с нищими».

Бабушка плачет. «Господи, али не хватило у тебя разума доброго на меня, на детей моих?»

Почти каждый выходной к их воротам сбегали мальчишки: «У Кашириных опять дерутся!» Михаил появлялся вечером, всю ночь держал дом в осаде. Иногда с ним несколько пьяных помещиков. Выдергивали кусты малины и смородины, разнесли баню. Однажды дед особенно плохо себя чувствовал. Встал, зажег огонь. Мишка запустил в него половинкой кирпича. Не попал. В другой раз дядя взял кол и ломился в дверь. Бабушка хотела с ним поговорить, боялась, что изувечат, но тот ударил её колом по руке. Михаила связали, окатили водой и положили в сарае. Бабушка сказала деду, чтобы отдал им Варино приданое. У бабушки сломалась кость, пришла костоправка. Алеша подумал, что это бабушкина смерть, бросился на нее, не подпускал к бабушке. Его унесли на чердак.
VII часть

У деда - один бог, у бабушки - другой. Бабушка «почти каждое утро находила новые слова хвалы, и это всегда заставляло меня вслушиваться в молитву её с напряженным вниманием». «Её бог был весь день с не, она даже животным говорила о нем. Мне было ясно, что этому богу легко и покорно подчиняется все: люди, собаки, птицы, пчелы и травы; он ко всему на земле был одинаково добр, одинаково близок».

Однажды кабатчица поссорилась с дедом, заодно обругала бабушку. Решил отомстить. Запер её в погребе. Бабушка отшлепала, когда поняла. Сказала, чтобы в дела взрослых не вмешивался, кто виноват не всегда понятно. Господь и сам не всегда понимает. Её бог стал ему ближе и понятнее.

Дед молился не так. «Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял молча, вытянув руки вдоль тела, как солдат… голос его звучит внятно и требовательно… Не шибко бьет себя в груди и настойчиво просит… Теперь он крестился часто, судорожно, кивает головою, точно бодаясь, голос его взвизгивает и всхлипывает. Позднее, бывая в синагогах, я понял, что дед молился, как еврей».

Алеша знал все молитвы на память и следил, чтобы дед не пропускал, когда это все же случалось злорадствовал. Бог деда был жесток, но он его тоже вовлекал во все дела, даже чаще чем бабушка.

Однажды деда спасли от беды святые, было написано в святцах. Дед тайно занимался ростовщичеством. Пришли с обыском. Дед молился до утра. Закончилось благополучно.

Не любил улицу. С уличными дрался. Его не любили. Но его это не обижало. Возмущала их жестокость. Они издевались над пьяными нищими. Доставалось нищему Игоша Смерть в Кармане. Мастер Григорий ослеп. Ходил с маленькой серой старушкой и она просила милостыню. Не мог подойти к нему. Бабушка всегда подавала ему, разговаривала с ним. Бабушка говорила, что за этого человека господь их накажет. Через лет 10 дед сам ходил и просил милостыню. На улице также была распутная баба Ворониха. Был у нее муж. Захотел получить более высокий чин, продал жену начальнику, тот её увез на 2 года. А когда воротилась, её мальчик и девочка умерли, а муж проиграл казенные деньги и начал пить.

У них был скворец. Его бабушка у кота отняла. Научила говорить. Скворец подражал деду, когда тот молитвы читал. В доме было интересно, но иногда наваливалась непонятнаятоска.

1913 год, Нижний Но вгород . По вествование ведётся от имени мальчика Алёши Пешко ва.

I

Моё первое воспоминание — смерть отца . Я не понимал , что отца больше нет, но в память мне врезался плач матери Вар вары. Перед этим я сильно болел , и к нам приехала бабушка Акулина Ивановна Каширина , «круглая , большеголо вая , с огромными глазами и смешным рыхлым носом ». Бабушка нюхала табак и была вся «чёрная , мягкая », как медведица , с очень длинными и густыми волосами .

В день смерти отца у моей матери начались преждевременные роды. После похорон бабушка забрала меня, мать и но ворождённого брата в Нижний Но вгород . Ехали на мы пароходе. По дороге мой маленький брат умер. Бабушка , стараясь от влечь меня, рассказывала сказки, которых знала великое множество.

В Нижнем нас встречало множество народу. Я познакомился с дедом Василием Васильичем Кашириным — маленьким, сухоньким старичком «с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим носом и зелёными глазками». С ним пришли дядья Алёши , Яков и Михайло и двоюродные братья. Дед мне не понравился, «я сразу почувствовал в нём врага».

II

Жила семья деда в большом доме, нижний этаж которого был занят красильной мастерской. Жили недружно. Мама вышла замуж без благословения, и теперь дядья требовали у деда её приданое. Время от времени дядья дрались. Дом «был наполнен горячим туманом вражды всех со всеми». Наш приезд только усилил эту вражду. Мне, выросшему в дружной семье, было очень тяжело.

По субботам дед сёк внуков, провинившихся за неделю. Меня это наказание тоже не миновало. Я сопротивлялся, и дед засёк меня до полусмерти. После, когда я отлёживался в постели, дед пришёл мириться. После этого мне стало понятно, что дед «не злой и не страшен», но забыть и простить побои я не мог. Особенно поразил меня в те дни Иван-Цыганок: он подставлял руку под розги, и часть ударов досталась ему.

III

После я очень подружился с эти весёлым парнем. Иван-Цыганок был подкидышем: бабушка нашла его как-то зимой возле своего дома и воспитала. Он обещал стать хорошим мастером, и дядья часто ссорились из-за него: после раздела каждый хотел взять Цыганка себе. Несмотря на свои семнадцать лет, Цыганок был добрым и наивным. Каждую пятницу его отправляли на рынок за продуктами, и Иван тратил меньше, а привозил больше, чем следовало. Оказалось, он приворовывал, чтобы порадовать скупого деда. Бабушка ругалась — она боялась, что однажды Цыганка схватит полиция.

Вскоре Иван погиб. Во дворе у деда лежал тяжёлый дубовый крест. Дядька Яков дал обет отнести его на могилу жены, которую сам же и убил. Цыганку выпало нести комель этого огромного креста. Парень надорвался и умер от кровотечения.

IV

Прошло время. В доме жилось всё хуже. Спасали мою душу только бабушкины сказки. Бабушка не боялась никого, кроме тараканов. Однажды вечером загорелась мастерская. Рискуя жизнью, бабушка вывела из горящей конюшни жеребца и очень сильно обожгла руки.

V

«К весне дядьки разделились», а дед купил большой дом, на первом этаже которого был кабак. Остальные комнаты дед сдавал. Вокруг дома рос густой запущенный сад, спускавшийся в овраг. Мы с бабушкой поселились в уютной комнате на чердаке. Все любили бабушку и обращались к ней за советом — Акулина Ивановна знала множество рецептов лекарств из трав. Родом она была с Волги. Её мать «обидел» барин, девушка выбросилась из окна и осталась калекой. С детства Акулина ходила «по людям», просила милостыню. Потом её мать, бывшая искусной кружевницей, выучила дочь своему мастерству, а когда о ней слава пошла, и дед появился. Дед, пребывая в хорошем настроении, тоже рассказывал мне о своём детстве, которое он помнил «от француза», и о своей матери — злой бабе калашнице.

Некоторое время спустя дед взялся учить меня грамоте по церковным книгам. Я оказался способным к этому, и вскоре бегло разбирал церковный устав. На улицу меня отпускали редко — всякий раз местные мальчишки избивали меня до синяков.

VI

Вскоре наша спокойная жизнь кончилась. Однажды вечером прибежал дядька Яков и сообщил, что дядька Михайло идёт убивать деда. С того вечера дядька Михайло являлся ежедневно и учинял скандалы на радость всей улицы. Так он пытался выманить у деда мамино приданое, но старик не сдавался.

VII-VIII

Ближе к весне дед неожиданно продал дом и купил другой, «по Канатной улице». При новом доме тоже был заросший сад с ямой — остатками сгоревшей бани. Слева с нами соседствовал полковник Овсянников, а справа — семейство Бетленга. Дом был набит интересными людьми. Особенно интересен для меня был нахлебник по прозвищу Хорошее Дело. Его комната была заполнена странными вещами, и он постоянно что-то изобретал. Вскоре я сдружился с Хорошим Делом. Он научил меня правильно излагать события, не повторяясь и отсекая всё лишнее. Бабушке и деду эта дружба не понравилась — они считали нахлебника колдуном, и Хорошему Делу пришлось съехать.

IX

Очень интересовал меня и дом Овсянникова. В щели забора или с ветки дерева я видел трёх мальчиков, играющих во дворе дружно и без ссор. Однажды, играя в прятки, младший мальчик упал в колодец. Я бросился на помощь и вместе со старшими детьми вытащил малыша. Мы дружили, пока я не попался на глаза полковнику. Пока он выставлял меня из дому, я успел обозвал полковника «старым чёртом», за что был бит. С тех пор мы с Овсянниковыми-младшими общались только через дыру в заборе.

X

Мать я вспоминал нечасто. Однажды зимой она вернулась и поселилась в комнате нахлебника. Мать начала учить меня грамматике и арифметике. Жилось мне в те времена трудно. Часто дед ссорился с матерью, пытался принудить её к новому замужеству, но та всегда отказывалась. Бабушка заступалась за дочь, и однажды дед жестоко её избил. Я отомстил деду, испортив его любимые святцы.

Мать подружилась с соседкой, женой военного, к которой часто приходили гости из дома Бетленгов. Дед тоже начал устраивать «вечера» и даже нашёл матери жениха — кривого и лысого часовщика. Мать, женщина молодая и красивая, ему отказала.

XI

«После этой истории мать сразу окрепла, туго выпрямилась и стала хозяйкой в доме». У неё в гостях стали часто бывать братья Максимовы, перекочевавшие к нам от Бетленгов.

После Святок я долго болел оспой. Всё это время за мной ухаживала бабушка. Вместо сказки она рассказывала мне об отце. Максим Пешков был сыном солдата, «дослужившегося до офицеров и сосланного в Сибирь за жестокость с подчинёнными». В Сибири Максим и родился. Мать его умерла и он долго скитался. Попав в Нижний Новгород, Максим стал работать у столяра и вскоре сделался знатным краснодеревщиком. Мать моя вышла за него замуж против воли деда — тот хотел дочь-красавицу выдать за дворянина.

XII

Вскоре мать вышла замуж за младшего Максимова, Евгения. Отчима я сразу возненавидел. Бабушка от расстройства начала пить крепкое вино и часто бывала пьяной. В яме, оставшейся от сгоревшей бани, я выстроил себе убежище и провёл в нём всё лето.

Осенью дед продал дом и заявил бабушке, что больше кормить её не будет. «Дед снял две тёмные комнатки в подвале старого дома». Вскоре после переезда появились мать с отчимом. Они рассказали, что дом их сгорел со всем скарбом, но дед знал, что отчим проигрался и приехал просить денег. Мать с отчимом сняли бедное жильё и забрали меня с собой. Мама была беременна, а отчим обманывал рабочих, скупая за полцены кредитные записки на продукты, которыми на заводе платили вместо денег.

Меня отдали в школу, где мне очень не нравилось. Дети смеялись над моей бедной одеждой, а учителя меня не любили. В то время я часто хулиганил и досаждал матери. Жизнь между тем становилась всё тяжелее. Мама родила сына, странного большеголового мальчика, который вскоре тихо умер. У отчима появилась любовница. Однажды я увидел, как он своей тонкой и длинной ногой бьёт снова беременную мать в грудь. Я замахнулся на Евгения ножом. Мама успела меня оттолкнуть — нож только разрезал одежду и скользнул по рёбрам.

XIII

«Снова я у деда». Старик стал скуп. Он разделил хозяйство на две части. Теперь даже чай они с бабушкой заваривали по очереди. Чтобы заработать на хлеб, бабушка занялась вышиванием и плетением кружев, а я с компанией ребят собирал ветошь и кости, обирал пьяных и воровал дрова и тёс «в лесных складах по берегу Оки». Одноклассники знали, чем мы занимаемся, и издевались ещё больше.

Когда я перешёл в третий класс, к нам переехала мать с маленьким Николаем. Отчим снова куда-то исчез. Мама была тяжело больна. Бабушка ушла в дом богатого купца вышивать покров, и с Николаем возился дед, часто из жадности недокармливая ребёнка. Я тоже любил играть с братишкой. Мать умерла через несколько месяцев у меня на руках, так и не увидев мужа.

После похорон дед сказал, что кормить меня не собирается, и послал «в люди».

Алексей рано потерял отца, мать практически сразу после похорон мужа пропала, и мальчик воспитывался дедом и бабушкой. Физические наказания, скандалы и драки в семье, жестокость и жадность дедушки, ненависть между детьми и родителями, насильственные смерти - ребёнок жил в этой обстановке и испытывал тоску, страх и злость от происходящего.

Вернувшаяся мать вскоре вновь вышла замуж, но отчим сначала проиграл все их имущество в карты, завёл роман на стороне и начал избивать жену. Вскоре мама, измученная и слабая, умерла, оставив 11-летнего сына на попечение запившей бабушки и сошедшего с ума деда. Сразу же после её смерти, дедушка выгнал внука из дома, не желая кормить его на свои деньги.

Максим Горький в первой части своей знаменитой трилогии рассказал про своё суровое детство, описав всю обстановку, в которой ему пришлось расти, и семью, из которой ему пришлось уйти зарабатывать себе на жизнь в 11 лет. Произведение он написал для своего сына, передав ему память о тяжёлых временах и сложных взаимоотношениях между, казалось бы, родными людьми.

Читать краткое содержание Горький Детство по главам

Глава 1

Тесная тёмная комната. Отец лежит на кровати, возле него сидит, вытирая слёзы, мать. Маленький Алексей стоит поодаль, держа за руку свою плачущую бабушку. Старушка подталкивает мальчика к отцу, но он неловко пятится. Алексей впервые видит, чтобы взрослые плакали, как дети, и не мог понять, почему его просят проститься с тятей: «Помер он, не в свой срок...». От сильного потрясения у матери начались преждевременные роды, Алексей успел спрятаться за сундук и наблюдал за всем оттуда. Родился мальчик.

Спустя несколько дней после похорон, семья отправилась на пароходе в Нижний Новгород. В дороге новорождённый Максим умер. Всё время мальчик проводит с бабушкой, тогда как мать по большей части лишь угрюмо молчит. Наконец, они прибыли в Нижний, где их встретили на палубе дед, дяди Яков и Михаил, братья, тётка и сестра. Алексею родственники не понравились и казались чужими.

Глава 2

Позже бабушка рассказала, что дяди хотели раздела отцовского имущества. Приезд матери лишь усилил их намерение скорее получить в наследство причитающиеся им доли. Противостояние братьев доходило до драк.

Дед поручил тетке Наталье помочь Алексею выучить «Отче наш», но молитва никак не давалась мальчику. В семье в наказание пороли и секли детей, только мать Варвара запрещала трогать Алексея. Все будто побаивались её, и даже сам дед говорил с ней осторожнее. Но однажды за проступок дед высек прутьями мальчика. Тогда же мальчик подслушал разговор матери, в которой она признавалась, что боится отца и, что если бы не сын, она бы давно уехала из этого кошмара.

Глава 3

Алексей полюбил Цыганка: парень, чтобы уменьшить страдания мальчика во время порки, подставлял свою руку, перенимая часть боли на себя. К Цыганку относились по-особенному. Много лет назад подкинули Цыганка под дверь, и решили дед с бабушкой оставить его себе. Полуслепой мастер Григорий рассказывал про отца Алексея – Максима Савватеича. Он же и поведал мальчику, как Яков в своё время насмерть забил жену, а теперь мучается на пьяную голову угрызениями совести. Мастер посоветовал всегда держаться за бабушку, чтобы не пропасть. И упомянул, что Каширины хорошего не любят, и поэтому согнали Максима в могилу. Иногда дед давал немного денег Цыганку и отправлял на рынок за провизией. Все понимали, что большую часть привезённого он воровал. Бабушка всегда сердилась в такие дни на деда, поощряющего воровство, и самого Цыганка. По вине Якова и Михаила Ваню Цыганка придавило тяжёлым крестом, и он умер.

Глава 4

Каждую ночь бабушка молилась богу, в подробностях рассказывая про ссоры, произошедшие за день. Жизнь в доме с каждым днём казалась все тяжелее, даже Григорий часто говорил, обращаясь к Богу, что лучше бы он ослеп и по миру пошёл. Наталья, часто избиваемая супругом, тоже, бывало, просила Господа забрать её к себе. Как-то случился страшный пожар, во время которого бабушка обгорела. В ту же ночь от страха начала рожать Наталья и во время родов умерла.

Глава 5

Весной дед купил дом, нижние комнаты были сданы квартирантам. Яков остался в городе, а Михаил переехал за реку. Бабушка радовалась, говоря, что, наконец, они зажили спокойно. Все квартирантки бегали к ней за разными советами, и часто звали её в гости на чай. Мальчик всюду следовал за ней. Иногда ненадолго появлялась мама, но незаметно каждый раз исчезала. Дед, надеясь, что новые жёны и дети смогут усмирить сыновей, задумал женить Якова и Михаила.

Дед начал сам учить грамоте внука, и стал меньше его сечь, несмотря на то, что мальчик с возрастом стал чаще нарушать его указы. Дед внимательно следил за тем, насколько легко Алексею даётся обучение. Вечерами он часто рассказывал ему «побасенки». В один из вечером дед от злости на своих непутёвых детей ударил по губам бабушку. Это событие очень расстроило мальчика.

Глава 6

В семье снова скандал. В дом дедушки прибежал взъерошенный Яков, жалуясь на «разбуянившегося» Мишку, который, сначала побив в доме брата всю посуду, идёт убить отца. Бабушка послала Алексея наблюдать из окна чердака и предупредить всех, если появится Михаил. Михаил и в самом деле вскоре показался на улице, но зашёл не к ним, а в кабак.

Мальчик всё чаще воспоминает маму, представляя, где она сейчас и как живёт. Он понимает, почему она не хочет находиться со своей семьей.

Тем временем Яков вытаскивает пьяного Михаила из кабака и начинает его бить. Вся улица наблюдает за этим и смеётся. Бабушка сидит у порога и тихо плачет, наблюдая, как в очередной раз скандалят её дети, а Алексей гладит её мокрые щёки. Частенько Миша приходил со своими помощниками и начинал переворачивать всё верх дном в родительском дворе. В такие моменты бабушка пыталась его угомонить и неслась в самое пекло, а мальчик, боясь за неё, бегал за старушкой и кричал. Бывало, Михаил кидал кирпич в окно, от чего дедушка то ли плакал, то ли смеялся. Однажды Михаил в ярости ударил мать по руке ломом, сломав ей кость. Дедушка, несмотря на все эти ситуации, не хотел отдавать наследство Варвары сыновьям.

Глава 7

Трактирщица, жившая в их доме, как-то сильно поругалась с дедом, и от злости сильно обругала ещё и бабушку, бросив в нее морковкой. Бабушка, не имеющая никакого отношения к их конфликту, отреагировала вполне спокойно и не держала зла, но Алексею стало обидно за неё, и он решил отомстить женщине. В итоге он запер женщину в погребе, но бабушка, узнав про это, отругала внука и отворила пленницу. Позже она сказала ему, что нельзя детям впутываться в дела взрослых испорченных людей, и что кроме Бога никто судить не должен.

Дедушка и бабушка часто говорили с внуком о Боге, но у каждого из них было своё представление о нём, они даже молились по-разному. Бог деда вызывал в мальчике страх и был ему неприятен, жесток, скор на наказания и строг; Бог бабушки же, напротив, был справедлив и добр.

Во дворе друзей у Алексея не было, ребята часто дразнили его, и вскоре ему вообще запрещалось выходить за пределы двора, так как он начал драться. Мальчика не тянуло в игры ребят, но он не мог наблюдать в стороне, если видел, как обижают птиц, животных, нищих или блаженного Игошу. Часто на улице проходил уже ослепший мастер Григорий. Вела его под руку старушка, останавливаясь с молчаливым слепцом у окон и прося милостыню. Бабушка, увидев мастера, выходила к нему и они подолгу разговаривали, а иногда и звала на обед. Григорий, полюбивший мальчика, часто спрашивал о нём, но Алексею было стыдно к нему выходить, и он всегда убегал и прятался. Мальчик не понимал, почему дед выбросил ослепшего мастера на улицу. Бабушка как-то сказала, плача, что горько Бог накажет их за Григория. Так и случилось: через десяток лет, после смерти бабушки, обезумевший и нищий дедушка будет ходить и просить еду под окнами.

Глава 8

Позже они переехали в другой дом. Жил в одной из комнат мужчина, который на приглашение попить чая всегда говорил: «Хорошее дело». Вскоре его так и прозвали – Хорошее Дело. Он постоянно сидел в своей комнате, и Алексею было непонятно, чем он там занимается: мужчина плавил то свинец, то медь. Мальчик любил наблюдать за ним, но все остальные считали нахлебника странным и опасались, а дед и вовсе колотил внука, если узнавал, что он был у «чернокнижника» в гостях. Хорошее Дело был «страшно одинок», печален и смирен. В конце концов его выгнали, и Алексею было нестерпимо досадно и грустно от этого.

Глава 9

Сидя на дереве, Алексей смотрел за игрой трёх братьев, и увидел, как младший мальчик прыгнул в колодец. Он быстро пришёл на помощь, и с тех пор сдружился с ними. Братья позвали Алексея в гости, когда внезапно вернулся их отец. Строгий полковник запретил ему заходить к себе домой, да еще пожаловался дедушке. Из-за ябедничества Петра, между ним и Алексеем разгорелась настоящая вражда. Вскоре Петра нашли мёртвым в саду Кашириных.

Глава 10

Зимой внезапно приехала мама Алексея. Мальчик был взволнован, поэтому по большей части молчал, только смотрел на маму во все глаза. Из перебранки, возникшей между взрослыми, мальчик узнал, что Варвара родила ребёнка, и отдала его на воспитание другим людям. В конце концов, все помирились.

Мать въехала в дом, но мальчику было грустно, он чувствовал, что мама не останется надолго. Варвара учила сына грамоте и арифметике. Алексей, легко учивший дедушкины молитвы и песни бабушки, с трудом запоминал стихотворения, заданные матерью, чем её расстраивал и сильно злил. Со временем ему стали ненавистны её уроки. Она часто кричала на него, и ему было обидно, ведь «мать должна быть справедлива больше всех, как в сказках».

Дедушка пытался выдать Варвару замуж, от чего у них произошла ссора, и дед со злости избил бабушку, защищавшую дочь. Алексею было гадко от этого, и он решил отомстить ему, разрезав его святцы.

Глава 11

После решительного отказа Варвары выйти замуж за часовщика, на чём настаивал дед, мать как-то сразу стала хозяйкой в доме, а дедушка, наоборот, будто притих и стал незаметен. В это время дядя Михаил женился, и жена сразу невзлюбила его сына Сашку. Когда она начала его бить, бабушка уговорила деда забрать внука к себе. Вскоре Сашку и Алексея отвели в школу. Саша начал сразу прогуливать занятия, и к ним приставили провожатого. Правда, и это не мешало ему сбегать.

Когда Алексей заболел оспой, его поместили на чердак. Каждый день к нему приходила бабушка, которая начала пить водку тайком из чайника, и рассказывала про его отца. Варвара вышла за Максима против воли своего отца, чем сильно его разозлила, ведь он мечтал выдать дочь за барина. Бабушка, напротив, сильно любила зятя за его лёгкий и задорный нрав. Год дедушка не говорил ни слова о дочери, а в доме было запрещено произносить её имя. Однако прошло время, и дед начал спрашивать, «как они там живут», и молодые помирились с родителями. Старик особо радовался внуку Алексею. После ссоры пьяные Яков и Михаил пытались утопить зятя, и Максим решил переехать с семьёй в Астрахань.

Глава 12

Наступила весна. Потихоньку Алексей выздоровел. Однажды, спустившись вниз, но увидел незнакомых мужчину и старуху – новые «отец» и «ещё одна бабушка», как объяснили ему дед с матерью. Мальчику стало неприятно, что все от него скрыли планируемое замужество матери, а она сама редко заглядывала во время его болезни. В доме все казалось чужим. Он ненавидел свою "новую бабушку" и её сына. При старухе все в доме хмурились, и она часто говорила, что "мальчика надо очень воспитывать". В отместку Алексей всячески пакостничал им, за что его непременно наказывали. Варвара со слезами на глазах просила его не озорничать и привыкнуть к отчиму, сын же чувствовал, что мама все больше отдаляется от него, и от этого тосковал. Дед думал продать к осени дом, чтобы собрать приданое дочери. Свадьбу сыграли тихую, молодожены собирались в Москву: отчим должен был сдать экзамены, и мама обещала вернуться сразу после этого.

Наутро, собрав вещи, Максимовы уехали, а в сердце у Алексея что-то захлопнулось: он стал совершенно равнодушен и к играм ребят во дворе, и к рассказам деда. Старик все чаще ссорился с бабушкой, в такие дни она уходила к одному из сыновей. Осенью он заявил, что не станет больше кормить супругу - каждый сам по себе. Мальчику было нестерпимо жаль покидать сад и свой шалаш. Позже вернулась мать с Максимовым, выглядела она болезненно и была плохо одета. Якобы во время пожара все их имущество сгорело, но дед знал, что Максимов проигрался в карты. Снова разгорелся скандал.

Бабушка с молодыми переехала в другой дом, где работала за кухарку, делая все по дому с утра до вечера, а мать забеременела. Алексей все чаще дрался, озлобился, особенно он злился на отчима, который начал обижать и оскорблять беременную жену. Родился мальчик, назвали его Сашей. Вскоре Варвара вновь забеременела и стала выглядеть ещё более измученной. Увидев, как Максимов пинает в грудь мать, Алексей чуть не зарезал его кухонным ножом. После этого мальчик с бабушкой переехали к деду. Он уже сильно постарел и стал болезненно жадным: отобрал все платья бабушки и продал, ходил по старым товарищам и, жалуясь на детей, просил денег. Алексей начал собирать на улице бумагу и ветошь, отдавая заработанные копейки бабушке.

Позже он начал воровать дрова. Несмотря на все, он успешно сдал экзамены и перешёл в третий класс. Бабушка заболела и лежала без денег, старик ворчал, что не станет её кормить, и Алексей продал свои книги и отдал деньги бабушке. Тем временем, Максимов куда-то пропал, и мать с больным сыном Николаем вернулась к родителям. Варвара была сильно больна, и Алексей понимал, что она умирает. Мать умерла у него на глазах. Через несколько дней после похорон, дед выгнал Алексея в люди, сказав, что больше не хочет держать его на своей шее.