Что ж он ужели подражанье. Пушкин и кинематограф

После экстравагантных (в разном смысле) опусов по Горькому Люка Персеваля и Евгения Марчелли «Дети солнца» Владимира Туманова выглядят «по-чеховски» тихими, объективными, хотя относительно первоисточника и не традиционны. На афише объявлен жанр «русская кадриль» — ну, думаю, выдадут разухабистый «гротеск». К счастью, не случилось. Кадриль — ироничная метафора. Реальная кадриль пьяного слесаря Егора и его компании (Авдотья, Яков) тоже имеется, однако грубая пляска вспомогательна. Надо же усилить контраст между вечно дискутирующей (образованной) частью общества и частью естественной (непубличной). Люди без рефлексии — не обязательно простолюдины. Их отличает даже не грубость, а полное бесстыдство, желание задавить слабейших. В спектакле 2011 года интеллигенция практически уничтожена, если не физически, то уж точно морально.

При этом скорби о насилии над «культурными» почти нет. Кадриль — метафора двух миров, абсолютно друг другу чуждых, однако озабоченных подпиткой от психологического врага. Профессору нужен мастер Егор для изготовления приборов, а новому дельцу Мише (Сергей Агафонов) — «спец», чтобы поставил на профессиональную ногу химический заводик.

С Мишей-то всё ясно, а вот Протасов — персонаж двусмысленный. Второе моё опасение (помимо «русской кадрили») связано с приглашением на главную роль Евгения Леонова-Гладышева. Призовут звезду-варяга — обязательно провал. Опять же предубеждение напрасное. Популярный Леонов-Гладышев не мешает ансамблевости постановки. Стилистическая чужеродность актёра работает на концепцию.

Жизнь Протасова и его окружения бессмысленна — бессмысленность в химике-дилетанте доведена до полного абсурда. Некоторые просвещённые зрители сетовали, дескать, Туманов удачно выстроил психологическую ткань действия, а с патетической частью текста, монологом о «детях солнца» («Мы победим тёмный страх смерти» и т. д.), не справился. Так ли?

Нравится нам или нет, но велеречивые или инфантильные речи Протасова звучат сегодня дико, если не сказать идиотично (то же самое и у Персеваля). Потребна киношная «нейтральность» Леонова-Гладышева, чтобы Протасов не превратился целиком в фарсовую или фальшиво-ходульную фигуру (подобно Протасову Игоря Горбачёва). Так или иначе, ненавязчивая мысль о пародии на общественного деятеля возникает. В интервью Юрия Ицкова я получил подтверждение: да, пародийность обговаривалась на репетициях. Общественный деятель в своих речах, статьях пора¬зительно наивен. Он открывает для себя давно известное каждому обывателю, зовёт к вершинам, которые по очевидным причинам не могут быть покорены. Как над ним не похихикать?

Впрочем, «Дети солнца» оставались бы пьесой для «высоколобых», если бы не семейный фон, который тоже пародиен. Более всего — по отношению к «Дяде Ване» Чехова. «Любовный» треугольник: Протасов — жена Елена (Наталья Кутасова) — влюблённая в Протасова богачка Меланья (Татьяна Калашникова) — развлекает зал постоянно. В диалогах этой троицы соединяются чрезмерность и узнаваемость.

Инфантильность и эгоизм Протасова в его отношениях с женщинами зашкаливает. Протасов даже хуже Егора. Слесарь бьёт жену, но, по крайней мере, хочет, чтобы его любили, небезразличен к Авдотье (Мария Фефилова). Для Протасова любовь к собственной персоне — нечто само собой разумеющееся. А он не хочет растрачивать на семейные проблемы драгоценное время. Поэтому влюблённость Меланьи его раздражает — докучливая ненужность. Пусть лучше поставляет куриные яйца для опытов. Объяснения профессора с женой и Меланьей жалки и очень смешны. Как же не пародия на человека, человеческие чувства? При том, что «главное дело жизни», химические эксперименты, — тоже весьма сомнительно. Опыты Протасова глупы, никак не связаны с реальностью, она его и отторгает.

В конечном итоге, речь даже не об интеллигенции и «практиках» — о столкновении безумий. Животное существование Егора, горничной Фимы (Екатерина Рябова) и доморощенные штудии Протасова, психическая болезнь экзальтированной Лизы и нарочито сумасшедший цинизм Чепурного. В известном смысле, всë едино. Чепурной — вероятно, лучшая роль Юрия Ицкова в Петербурге. Чепурного, как и Протасова, часто называют чудаком, но в понятие чудачества его природа не укладывается. Удивительная смесь веры и неверия, насмешливости и влюблённости! Гротескные краски, мало уместные и неоформленные в «Короле Лире», здесь оказались очень кстати.

Судьба Чепурного — ответ на возгласы Протасова о преодолении страха смерти. Нет страха смерти, поэтому доктор кончает с собой легко. Есть страх жизни — она не обещает никакой радости. Вероятно, работа Ицкова, как и остроумный эпизод Якова — острохарактерного Михаила Николаева, — самые запоминающиеся элементы тумановской композиции.

Рядом с судорожной Лизой (Светлана Щедрина), «бесплодными усилиями любви» капризного художника Вагина (Леонид Алимов), не столько любящего Елену, сколько восторгающегося собой, влюблённым, Елена Николаевна Протасова выглядит сторонним лицом. Она над схваткой, наблюдает и пытается понять, что же ей в этом сумасшедшем доме следует делать и стоит ли вообще. Кутасова не изображает сирену, атакованную мужчинами. В ней есть усталость и рассудочность. Вместе с учтиво-старомодной Антоновной (Елена Рахленко) актриса вносит в общий бедлам ноту здравого смысла.

Для Туманова (и для нас) революция уже произошла, и нет надобности воспроизводить заключительную авторскую сцену драки мастеровых. Конфликт социальный переведён в психологически-экзистенциальную плоскость. Режиссёрский финал иной: за кулисами раздаётся глухой ропот толпы и начинается фантасмагорический эпилог. Безумная Лиза и повесившийся Чепурной, счастливые, танцуют свой макабрический танец. Счастье и гармония возможны лишь за гробом. Кто знает? Наверно, так.

Роману Арбитману

Конечно, пишет он убого,
Но, очень много, очень много!
Б. Орлов.

«УЖ НЕ ПАРОДИЯ ЛИ ОН?»

Так в моей жизни получилось, что книг своего земляка Романа Арбитмана (Льва Гурского) я не читал. Но недавно я решил познакомиться с его беллетристикой. Подогрели моё любопытство оживлённые споры в рунете и в бумажных СМИ об иске издательства «Молодая Гвардия» к волгоградскому издательству «ПринТерра» и о ходе премиального цикла литературной премии «НОС». В «эпицентр» этих споров попала книга Л. Гурского «Роман Арбитман. Биография второго президента России». Сторонники Л. Гурского и его «недоброжелатели», словно сговорившись, упорно называли эту книгу пародией. Пародией на серию «ЖЗЛ», пародией на биографические книги, иногда её называли просто «пародийной». А потому, следовало заключение большинства спорящих, использование деталей оформления «молодогвардейских» «брендовых» серий ПРАВОМЕРНО.
Уважаемые дамы и господа! Уважаемые читатели, писатели и литкритики! Прошу вас: выпрыгните на минуту из беличьего колеса суперстремительной жизни, задумайтесь и сами себе дайте честный ответ на вопрос: можно ли написать пародию на серию «ЖЗЛ»? Даю подсказку: на книги разных авторов, разных стилей и разных жанров. Кто-то безаппеляционно воскликнет: можно! Я, так же громко, заявляю: нет, это чепуха! И уже спокойнее добавляю: во всяком случае, Л. Гурскому это не удалось совершенно. Может быть, его книга является пародией на «вообще жизнеописания»? Но «вообще жизнеописаний» не существует. Есть жития святых, есть автобиографические книги, есть книги о творчестве актёров и писателей, о деяниях политических и государственных деятелей – как живых, так и ушедших в мир иной. Но каждая из этих книг конкретна и имеет своё лицо, потому на каждую из них, наверное, можно написать пародию. Но на все скопом… В книгах серии «ЖЗЛ» есть два момента, которые присутствуют во всех её многочисленных томах: «главный герой» рождается и, увы, умирает. В книге Л. Гурского подробно рассказывается о рождении, детстве, отрочестве, юности и зрелости главного персонажа по имени Роман Арбитман, но об его кончине ничего не сообщается: в возрасте 46 лет он вместе со своей семьёй улетает на Кассиопею с обещанием вернуться на Землю тогда, когда ему исполнится 60 лет. Я знаю несколько биографических книг разных авторов об одном и том же персонаже, который в возрасте 33 лет, приняв мученическую смерть, отправился на небеса с обещанием вернуться к нам, грешникам. Но сроки своего возвращения он не указал. Может быть, и эти книги Л. Гурский заодно «спародировал»? Мешанина у него та ещё! Но эта невольная ассоциация никак не подтверждает того, что книга Л. Гурского - пародия. У французского безбожника Лео Таксиля есть пародия на «Евангелие». Один «объект» пародирования плюс настоящий юмор – в результате получилась, пусть кощунственная, но пародия.
Ещё один риторический вопрос: может ли пародия быть не смешной? У Л. Гурского настоящего, искрометного юмора нет вообще, встречается порой злое ехидство, есть ёрничество по тому или иному поводу, есть попытки написать смешно, однако это только попытки. Целые страницы вообще написаны серьёзно, без всякого намёка на юмор. Ничего «пародийного», то-бишь, смешного, нет в страницах, посвящённых учению Романа Арбитмана в школе и в саратовском университете. Хорошо, что автор с уважением вспомнил о директоре школы и о профессоре СГУ В. В. Прозорове. Они этого заслуживают. Но зачем реального Валерия Владимировича Прозорова называть Вячеславом Викторовичем? «Смеха ради»? Зачем реальному бывшему первому секретарю обкома КПСС Алексею Ивановичу Шибаеву менять отчество на «Игоревич»? Тоже «ради смеха»? Но что в этом смешного? «Вячеслав Викторович» остроумно ответил «Игоревичу» по поводу «влёта в партию» и «вылета из партии». Но Гурский-Арбитман к этой остроумной реплике какое отношение имеет? Или он её выдумал и приписал реальному В. В. Прозорову?
Несколько страниц книги посвящено тому, как на трёхлетнего Рому упал микрометеорит и пробил ему голову. Наверное, это смешно. Автор и некоторые читатели, возможно, так и считают. Функциональная же роль «метеорита» заключается в следующем: Роман Арбитман стал обладать некоторыми, почти паранормальными, способностями. Читая эти страницы, я невольно вспомнил книгу одного великого немецкого писателя, в которой рассказывалось о вредном и противном человечке Циннобере. В детстве ему одна добрая фея из жалости вплела в голову волшебный волосок. В результате Циннобер приобрёл удивительное свойство: все успехи и таланты других людей стали приписывать ему. Почему у меня возникла невольная ассоциация с книгой Гофмана? Не потому ли, что я и многие другие люди знаем, как критик Р. Арбитман «раскрутил» писателя-детективщика Льва Гурского? Как любит он «оттоптаться» на ком-нибудь из коллег, пытаясь возвыситься над ним?
Саратовцы, которым знакомы местные реалии, читая начальные главы книги Л. Гурского, волей-неволей придут к общей, я думаю, мысли: автор пишет о себе. Да, что-то слегка преувеличивает, где-то фантазирует, что-то добавляет, но пишет о себе любимом – реальном Романе Эмильевиче Арбитмане, а не о каком-то вымышленном Романе Ильиче. Правда, потом, когда пойдут главы о «московской» жизни героя, саратовцам будет тяжело распрощаться с этой мыслью, но придётся, так как на этом «рубеже» закончится практически реалистическое повествование и начнётся «чистая фантастика». Роман Эмильевич Арбитман станет Романом Ильичом Арбитманом.
Жанр пародии требует одно обязательное условие: объект пародирования должен быть хорошо известен читателям или слушателям. Иначе не произойдёт главного: не вспыхнет искра юмора от столкновения «знакомой реальности» с сочинённой «псевдореальностью». Так ли уж известен широкой публике Л. Гурский – Р. Арбитман? Узнаваем ли он? Думаю, что нет. На него можно написать эпиграмму, но только не пародию. Поэты-пародисты всегда вместо эпиграфа публикуют строки стихов поэтов – «объектов» пародирования.
Книга Л. Гурского имеет довольно большой объём, но это не роман, так как в нём нет живых персонажей с характерами и судьбами. Есть «картонные» фигуры, которые только называются. Этих фигур так много, что большинство из них тут же забывается, а тех, кого помнишь, то помнишь по одной единственной причине: у них «красноречивые» фамилии – Ельцин, Горбачев, Чубайс, Коржаков… Ещё больше, чем «народу», в книге цитат – реальных и придуманных за кого-то Л. Гурским. «Хоровод» картонных фигур, липовых и не липовых цитат, сотен реальных и вымышленных событий буквально заморачивает читателя. Прочитав три-четыре абзаца, ты уже не помнишь, о чём говорилось в первом. Дальше, дальше гонит нас автор, кружа, словно леший, по бурелому своего текста. Какая пародия, дамы и господа, в лучшем случае политический фельетон с элементами фантастики. Фельетон, написанный, к тому же, дурным «фельетонным» языком (прошу прощения за невольную тавтологию). «Заморачивание» читателя приводит к неожиданному эффекту: автор может сказать, допустим, что дважды два равняется четырём, а читатель невольно задумывается: это он правду написал или придумал?
В книге есть действительно одно по-настоящему смешное и остроумное место. В нём рассказывается о том, как тщетно пытались отучить Егора Гайдара от его привычки говорить на «чистом литературном языке» и от его манер рафинированного интеллигента. Л. Гурский авторство этой «расширенной цитаты» о Гайдаре приписывает В. Буковскому. Наверное, это так и есть. В. Буковскому я готов поверить, я знаю, что он – остроумный человек. Я помню его изречение: «Советская власть и интернет не совместимы.» Но Л. Гурский и тут невольно сеет сомнение. Во всяком случае, книги В. Буковского «Московский Пигмалион» в интернете я не нашёл.
Косвенным подтверждением того, что книга Л. Гурского вовсе никакая не пародия, может служить тот факт, что политическая жизнь конца ХХ и начала ХХ1 веков была наполнена такими фантастическими, абсурдными и смешными реалиями, что «пересмеять» её вряд ли кому под силу. Тут можно быть только честными летописцами, кропотливо записывающими происходящие события или чьи-то изречения (например, В. С. Черномырдина). В. Буковский (?) так и поступил, и получилось очень забавно.
Итак, по моему твёрдому убеждению, книга Л. Гурского «Роман Арбитман. Биография второго президента России» что угодно, но только не пародия. Если я прав, то вопрос о правомерности использования деталей оформления «молодогвардейских» серий остаётся открытым - хотя бы для дискуссий. А дискуссии на эту тему, я считаю, просто необходимы. Тот же Лев Гурский, желая поёрничать над председателем Попечительского совета «Ассоциации саратовских писателей» Натальей Ипатовой, использовал для «оформления» своей статьи «Грабли имени Грибоедова» в саратовской газете «Газета Наша Версия» (№ 17 от 06.03.2009 г.) фотографии обложек книг писательницы Наталии Ипатовой, автора романов-фентези, и «обыграл» совпадение их имён и фамилий. Разрешения на использование для насмешек изображений обложек книг и имени автора этих книг, я думаю, Лев Гурский (Роман Арбитман) у правообладателей не спрашивал. Наверное, это не обязательно нужно делать? Я в деталях авторского права не слишком силён, признаюсь в этом. Но принцип Л. Гурского - «было ваше, стало наше», - мне, честно говоря, не по душе. Хотя кто-то, может быть, и скажет: хозяйственный мужик этот Гурский, всё в семью тащит!
В заключение ещё буквально несколько слов: неужели на конкурс литературной премии «НОС» были присланы только слабые вещи? Иначе как объяснить, что книга Л. Гурского попала в шорт-лист, обойдя книги таких писателей, как А. Слаповский, П. Алешковский, В. Сорокин, В. Пелевин, З. Прилепин и т.д.? Я пока могу сделать только одно предположение: её никто не читал. Иначе бы не называли романом-пародией. От «романа» тут только имя главного персонажа, а от «пародии»… С некоторой натяжкой тот факт, что эта книга во время читательского голосования набрала, было, 90 000 голосов против одной-двух тысяч у других лонг-листёров, я могу ещё признать «пародией» на само голосование. Но организаторы конкурса, в конце концов, заметили нелепость и провели деноминацию голосов. Л. Гурский «съехал» на 3618 голосов. Тем самым, организаторы конкурса перечеркнули «пародийность» ситуации. Я даже могу согласиться с тем, что Лев Гурский (Роман Арбитман), - учитывая все его «приколы», «литературные хулиганства», «введения в заблуждения» читателей и сотрудников СМИ и проч., и проч., и проч., - сам является «пародией на себя». Но книгу… Книгу признать «романом-пародией» я не могу. Впрочем, возможно, я ошибаюсь?

М. Каришнев-Лубоцкий

В общем, завалил Женька корешка Володьку. Дурное дело нехитрое. Дали ему срок. Трофейный браунинг отобрали. Он срок отмотал, воротился домой, а Танька замуж вышла. За генерала. Ну а что Женьке? Он – зэка, а тут – генерал. Он потыкался, потыркался, получил полный отлуп – и в запой!» Эта пародия Давида Самойлова под названием «Рассказ осветителя об опере „Евгений Онегин“» поневоле вспоминается на премьере балета Бориса Эйфмана «Онегинъ. Online». Впрочем, все онегинские пародии, в том числе и самые непристойные, вспоминаются разом, когда вместо гвардейцев, декабристов на сцене видишь трех пьяных парней за столиком, а над сценой на круглом экране – документальные кадры августа 1991 года.

Небритый Собчак на митинге, толпы на площади… Это – в круглом экране, а на сцене под Satan’s Dance («Танец Сатаны») Александра Ситковецкого выплясывают именно что танец Сатаны трое парней вместе с великолепным кордебалетом. Давняя задушевная мысль Эйфмана о гадостности любой политики, об отвратительности любого массового движения выработалась еще в «Красной Жизели» и дошла до логического завершения в «Онегинъ. Online».

Стоит ли припутывать политику, и политику давнюю, к балету? Стоит, раз сам создатель балета начинает представление с документальных кадров августа 1991 года. Пушкин советовал судить художника по законам, им самим над собой признанным. Коль скоро Эйфман соединил музыку современного композитора с музыкой Чайковского, коль скоро он перенес действие «Онегина» в 90-е годы ХХ века, это осовременивание стоит принимать в расчет.

Пушкин и кинематограф

История про декабристскую молодежь превратилась в историю про трех друзей из 1990-х годов, двое из которых не просто дружат. Онегин (Олег Габышев) и Ленский (Дмитрий Фишер) совершенно недвусмысленно, ярко и убедительно, весомо, грубо танцуют страсть, любовь. Что угодно, но только не дружбу. Третий парень (Сергей Волобуев) – тот да, просто дружит, а эти двое – нет.

Все трое оказываются на баррикадах августа 1991 года. Один из них, тот, что просто дружит, вследствие непонятно чего слепнет. То ли это символ такой, то ли бытовая подробность, но танец Волобуева с плотно замотанными глазами – один из лучших трюков эйфмановской постановки.

В ней вообще немало трюков и гэгов вполне кинематографического свойства, недаром дважды над сценой загорается круглый глаз экрана. В начале первого акта и в начале второго. Только в начале второго показано не народное движение августа 1991-го, а развлечения богачей образца 1995-го, что ли? Эротические танцы в ночном клубе. Нет, не подумайте чего плохого: танцы довольно целомудренные, да и изображение нечеткое. На сцене кордебалет, изображающий тот же ночной клуб, ведет себя разухабистее.

Из киношных трюков самый блистательный – похороны Ленского. Шипение дождя и медленно спускающаяся по диагонально наклоненной плоскости к сцене процессия в черном под черными зонтиками. Могильщик несет лопату. Музыкант – контрабас. Кто-то прикладывается к бутылке. Позади всех так же медленно бредут Татьяна (Мария Абашева) и Ольга (Наталья Поворознюк). Наверное, Пушкину бы понравилось, но если бы ему сказали, что это балетизация его романа в стихах, он бы удивился.

Ряд волшебных изменений

Точно так же Пушкин удивился бы, если бы увидел, что интеллектуальная дружба двух дворян превратилась в яркую и яростную однополую страсть, а сказочный сон Татьяны – в эротический кошмар о неудавшемся групповом изнасиловании и удавшемся акте любви с Онегиным. Надо признать, что постановочно, балетно это лучшая часть спектакля. Мария Абашева и Олег Габышев пластают друг друга на редкость зажигательно, а мерзкие твари вокруг них извиваются в той же мере жутко, в какой и похабно.

Однако даже ссора двух любовников, Онегина и Ленского, один из которых полюбил женщину, да вот и получил от «друга» ножом в живот, даже любовь девушки Татьяны к гомосексуалисту Онегину, которому к концу представления только предстоит понять, какую бабу он оттолкнул (всех мужчин затмит), не сравнятся с пушкинским генералом в интерпретации Эйфмана. Даже достоевские страдания Онегина по поводу убийства любовника, станцованные с впечатляющим надрывом, – ничто по сравнению со зловещим мафиози в черных очках, которым стал важный генерал, задирающий нос и плечи. Это высший пилотаж волшебных изменений классического текста.

Генерал – третий друг, ослепший после августа 1991-го. Ослепнуть-то он ослеп, но каким-то чудом разбогател. Слепой мафиози соблазняет провинциалочку Татьяну не хулиганскими дерганьями на деревенской дискотеке, оттанцованными в первом акте, а, надо признать, довольно кичевой роскошью ночного клуба. После такого «поворота винта» уже неудивительно видеть, как мафиози режет друга, Онегина, догадавшись, что тот готов наставить ему рога. Драка Онегина и слепого генерала так же эффектна, как и драка Ленского и Онегина. Впрочем, последняя драка привиделась Онегину, который строчит письмо Татьяне, да все никак не может настрочить. Его, очевидно, сдерживает привидевшаяся ему картина. Дескать, это не Володька Ленский. Пырнет спроста, даром что слепой.

Финальная сцена спектакля – не лежащий на сцене труп, от которого уводит Татьяну в ярко освещенный круг убийца-слепец, но Онегин, выбрасывающий вверх исписанные, скомканные листы бумаги: они взмывают под потолок, падают вниз, их становится все больше и больше. Отличная режиссерская находка, но, к сожалению, не Эйфмана, а Мейерхольда. Так в 1927 году заканчивался его спектакль «Выстрел» по пьесе Александра Безыменского.

«Онегинъ. Online». Музыка – П. Чайковский, А. Ситковецкий. Режиссер Борис Эйфман

Ничтожный призрак иль еще

Москвич в Гарольдовом плаще,

Чужих причуд истолкованье,

Слов модных полный лексикон…

Мы начали изучать его. Метод изучения был нам подсказан самой Татьяной. Мы старались пробраться украдкой в кабинеты людей того времени, разобрать книги, которые они читали и которые читали их отцы, с оставленными на полях отметками крестами и вопросительными крючками. Изучая так Онегина, мы все более убеждались, что это – очень любопытное явление, и прежде всего явление вымирающее. Припомните, что он «наследник всех своих родных», а такой наследник обыкновенно последний в роде. У него есть и черты подражания в манерах, и Гарольдов плащ на плечах, и полный лексикон модных слов на языке, но все это не существенные черты, а накладные прикрасы, белила и румяна, которыми прикрывались и замазывались значки беспотомственной смерти. Далее мы увидели, что это не столько тип, сколько гримаса, не столько характер, сколько поза, и притом чрезвычайно неловкая и фальшивая, созданная целым рядом предшествовавших поз, все таких же неловких и фальшивых. Да, Онегин не был печальною случайностью, нечаянною ошибкой: у него была своя генеалогия, свои предки, которые наследственно из рода в род передавали приобретаемые ими умственные и нравственные вывихи и искривления. Если вы не боитесь скуки, если печальная годовщина, нас собравшая, располагает вас к терпеливым воспоминаниям о нашем прошлом, вы позволите неумелою рукой перелистовать перед вами эту родословную Онегина. Фуршет рядом с загсом свадебный фуршет спб www.furshetnedorogo.ru .

Всего усерднее прошу вас об одном: преемственно сменявшиеся положения, которые я отмечу, не принимайте за моменты нашей жизни, соответствующие известным поколениям. Нет, я разумею более исключительные явления. Это были неестественные позы, нервные, судорожные жесты, вызывавшиеся местными неловкостями общих положений. Эти неловкости чувствовались далеко не всеми, но жесты и мины тех, кто их чувствовал, были всем заметны, бросались всем в глаза, запоминались надолго, становились предметом художественного воспроизведения. Люди, которые испытывали эти неловкости, не были какие-либо особые люди, были как и все, но их физиономии и манеры не были похожи на общепринятые. Это были не герои времени, а только сильно подчеркнутые отдельные нумера, стоявшие в ряду других, общие места, напечатанные курсивом. Так как масса современников, усевшихся более или менее удобно, редко догадывалась о причине этих ненормальностей и считала их капризами отдельных лиц, не хотевших сидеть, как сидели все, то эти несчастные жертвы неудобных позиций слыли за чудаков, даже иногда «печальных и опасных». Между тем жизнь текла своим чередом; среда, из которой выделялись эти чудаки, сидела прямо и спокойно, как ее усаживала история. Поэтому я не введу вас в недоумение, когда буду говорить об отце, деде и прадеде Онегина. Онегин – образ, в котором художественно воспроизведена местная неловкость одного из положений русского общества. Это не общий или господствующий тип времени, а типическое исключение. Разумеется, у такого образа могут быть только историко-генетические, а не генеалогические предки.

Явления, которые я отмечу, были все однородного сословного происхождения: предки Онегина все принадлежали к старинному русскому дворянству. Неловкости общих положений, заставлявшие некоторых людей принимать ненормальные позы и необычную жестикуляцию, обыкновенно происходили от недосмотров и увлечений, какие допускались при постановке нового образования, водворявшегося у нас приблизительно с половины XVII в. Это новое образование шло к нам с Запада, как прежнее пришло из Византии. Первым восприемником и проводником этого нового образования стало дворянство, как носителем и проводником старого было духовенство. Поспешность и нетерпеливость, с какими вводилось это образование, и были причинами некоторых неловкостей в преемственно сменявшихся общих положениях сословия. Но, повторяю, это были местные неловкости, и ненормальные явления, ими вызванные, не могут войти в общую историю этого почтенного и много послужившего отечеству сословия.

Смотрите также

Уругвай и его культура
Данная работа посвящена изучению страны Уругвай, её нравов и культуры. Эта тема очень актуальна в наше время в связи с возросшим интересом к данной стране. 1. Целью данной работы являе...

Спорт
Спорт был частью уругвайской культуры от раннего начала зарождения страны. Победители таких спортивных событий как Чемпионат мира по футболу, Открытый чемпионат Франции, и на олимпийских играх, Ур...

Воззрения японцев на язык. Языковые мифы
В данной главе рассматриваются массовые представления японцев (как обычных людей, так и многих профессиональных лингвистов) о своем языке. Языковые мифы и предрассудки отражаются не только в бытовых...

Вы, наверное, помните поэта-пародиста Александра Иванова, знаменитого Сан Саныча. Его литературные пародии пользовались в свое время огромной популярностью. Он выходил на сцену и с мрачным видом зачитывал несколько строк из чьего-нибудь стихотворения – неудачных, абсурдных, безграмотных, – а затем без тени улыбки декламировал свою пародию, часто действительно смешную.

Это особая разновидность пародии: Иванов не слишком пытался имитировать индивидуальный стиль пародируемого поэта, он просто издевался над отдельно взятым ляпом. Мне с детства помнится одна из них. Высмеивались строки "Косматый облак надо мной кочует, / И ввысь уходят светлые стволы" (Валентин Сидоров). Слово облак стало поводом для настоящей вакханалии. Пародия звучала так:

В худой котомк поклав ржаное хлебо,

Я ухожу туда, где птичья звон,

Я вижу над собою синий небо,

Косматый облак и высокий крон.

Я дома здесь. Я здесь пришел не в гости.

Снимаю кепк, одетый набекрень.

Веселый птичк, помахивая хвостик,

Высвистывает мой стихотворень.

Зеленый травк ложится под ногами,

И сам к бумаге тянется рука,

И я шепчу дрожащие губами:

«Велик могучим русский языка!»

Здесь не только спутан род и падеж множества слов – вся грамматика здесь наизнанку. И все это в связи со словом облак . Между тем повода для подобного сарказма совершенно нет. Дело в том, что слово облак вовсе не придумка поэта Сидорова.

Этот вариант был в русском языке, он зафиксирован и в «Словаре Академии Российской» 18 в., и в словаре Даля. Даль (в статье "Тучка") приводит выражение "Под облак не прянешь, и в воду не уйдешь", а также пример из летописи: "И убо тученосный облак на огнено видение преложися". Конечно, этот вариант потом устарел, но поэты охотно его использовали и в 19, и даже в начале 20 века. У Блока в цикле «Кармен» читаем:

Сама себе закон – летишь, летишь ты мимо,

К созвездиям иным, не ведая орбит,

И этот мир тебе – лишь красный облак дыма,

Где что-то жжет, поет, тревожит и горит!

Значит, пародию Иванова в той же степени, что и к поэту Сидорову, можно отнести и к поэту Блоку? Пародия про "косматый облак" – одна из самых известных у Иванова. Вот недавно в телевизионной угадайке «Своя игра» по строчкам из нее предлагалось опознать автора, потому я и вспомнила.

Я училась в школе, когда в первый раз услышала, как Иванов читает пародию на Сидорова, и меня травмировала несправедливость по отношению к несчастному поэту. С каким высокомерным видом оглашал свою пародию Иванов, как хохотал зал! Ужасно хотелось объяснить телевизору, что Тютчев и Блок тоже говорили облак и что это всего лишь архаизм, а не поэтическая вольность.

Пожалуй, стоило закончить филфак, стать лингвистом, начать вести рубрику в радиопередаче и получить доступ к Стенгазете, чтобы наконец во всеуслышание заявить: "И ничего смешного!"