Теория травм. Теория травм: как социальные потрясения формируют нашу солидарность

Говорить об этом можно только находясь эмоционально вне травматичной ситуации, в противном случае одна из ролей травматичного сценария исказит терапевтичную по сути своей идею и придаст ей оттенок садизма.

Психоанализ стоит на трех китах Фрейда – нейтральности, анонимности и абстиненции. При этом, как справедливо замечает д-р Херман, аналитическая нейтральность не означает моральной нейтральности по отношению к жертве насилия – если жертва не ощущает однозначной, уверенной и не-амбивалетной моральной позиции терапевта в осуждении насилия, то первое и необходимое условии терапии травмы – ощущение пациентом безопасности не произойдет. Тем не менее, аналитическая нейтральность и теоретическая база анализа позволяют терапевту видеть уровни ситуации, не доступные в более поверхностной работе. Людям далеким от психоаналитической школы эта точка зрения может показаться дикой, ее часто осуждают с морально-этической позиции, не понимая при этом сути явления. На мой взгляд полезно по крайней мере знать о существовании этой теории, понимать ее и задавать себе эти вопросы, формировать гипотезы и думать, приемлема ли эта теория в конкретной ситуации или нет.

Существуют клинические случаи, когда травма произошла на фоне более длительных психодинамических процессов, которые оказали на травматизацию и восстановление существенное влияние. Например, мальчик, находящийся в Эдиповой фазе развития, и испытывающий характерной для этой фазы конфликт может испытывать агрессивные импульсы по отношению к отцу. У него могут быть бессознательные фантазии эдиповой победы в виде смерти отца, более конкретно - в виде желания убить отца ради завоевания матери. Фантазии эти табуированы и подавлены. В сознательном мальчика по отношению к отцу есть любовь и уважение, а в бессознательном – подавленные производные агрессивного драйва. Это фон. Теперь представим себе что по стечению обстоятельств отец мальчика умирает. Если смерть насильственная от руки третьего лица, то травма может быть более острой, но и ненасильственная смерть отца на фоне ярко выраженного Эдипова конфликта может оказаться травматичной для мальчика.

Терапевт работающий более поверхностно может уделять внимание потере и депрессивным симптомам, не понимая при этом откуда у мальчика такое устойчивое и сильное чувство вины – которое не проходит в терапии. А оно может быть среди прочих причин обусловлено бессознательной фантазией смерти отца – которая реализовалась. То есть бессознательное агрессивное желание мальчика удовлетворено и в этом смысле он испытал определенное удовольствие. На поверхностном уровне можно говорить о детской склонности объяснять явления через себя (Пиаже), о «вине выжившего,» и о вине как симптоме депрессии – все это может быть так, но тот психоаналитический вектор вины очень важен клинически на мой взгляд. Это именно то, что в работе с травмой очень часто упущено.

Другая ситуация, более трагичная. В эдиповой фазе девочка может испытывать сексуальное влечение к отцу как производное ее либидо драйва. Желание табуировано и подавлено. Это фон. Если на этом фоне в семье происходит сексуальный абьюз, то травматическая ситуация усложняется. С одной стороны это травма и горе, психике ребенка нанесен ущерб. С другой стороны – и вот эта мысль многим кажется дикой – девочка хотела отца и получила какое-то удовлетворение в том, что случилось. Ей ни разу не хорошо, ее разрывает на части. Человек, который должен ее защищать совершил по отношению к ней насилие, мир ребенка рушится. При этом она может любить отца и психический конфликт усложняется этим чувством. Девочка может испытывать вину по всем вышеперечисленным клиническим причинам, плюс она может получить обвинение мамы или бабушки в том, что сама виновата. Но кроме всех этих причин она может чувствовать вину за то, что где-то глубоко внутри она испытала удовольствие от того, что ее желание было удовлетворено.

Здесь есть одна большая сложность. Вышеописанное явление в бытовом и непонятом смысле может запросто превратиться в обвинение жертвы (victim blaming)– из серии когда сторонние наблюдатели (часто мужчины) говорит, что изнасилованная женщина сама виновата, потому что юбка короткая и она мол сама того хотела. Это явление по сути своей - идентификация с агрессором. Насильники очень часто винят жертву и заставляют ее молчать. Это одна из манипуляций террора. Пассивные наблюдатели очень часто принимают сторону насильника как в обвинении жертвы, так и в давлении на нее чтобы все было тихо. Ведь если они примут сторону жертвы, то они почувствуют себя виноватыми.

То, что описано выше существенным образом отличается от обвинения жертвы. Аналитик морально целиком и полностью на стороне жертвы и в этом нет ни малейшего сомнения. При этом приоритет его – клинический, он хочет помочь пациенту в пост-травме. Поэтому, не отменяя эмпатии, важна возможность видеть сложные стороны конфликта пациента – помимо собственно травмы, возможность видеть как позитивные, так и негативные векторы конфликта, возможность работы с бессознательным. Работа эта возможна только после того, как первые три фазы терапии травмы пройдены – в острой травме надо тушить пожар, а не заниматься динамическими конфликтами. Могут пройти годы терапии до того, как работа на этом уровне станет возможной и спешить здесь просто нельзя, это контр-терапевтично. Кроме того, эта работа возможна в аналитическом сеттинге, со специалистом, который изучал анализ подробно, прошел собственный анализ и практику в психоаналитическом институте, или по крайней мере в серьезной психодинамической школе. Имитация психоанализа "по-быстрому" и без глубокого понимания происходящего может нанести вред.

Почему клинически важно рассматривать психодинамический фон травмы? С психоаналитической точки зрения пост-травматичная симптоматика похожа на сочетания депрессивного и тревожного расстройства. В этиологии депрессии есть множественные потери. В травме всегда есть потери, по крайней мере потери части себя и объектных отношений, безопасности, итд. Кроме того - то самое удовольствие от удовлетворения подавленного желания приводит к двум последствиям - чувству вины и бессознательной мотивации к проигрыванию сценария травмы снова и снова.

Вина за полученное удовольствие может привести к внутреннему запрету на удовольствие, то есть ангедонии - одному из самых частых симптомов депрессии. Вина за полученное удовольствие может стать депрессивной виной. То есть на поверхности вина – это симптом, а по сути – следствие удовлетворенного желания.

В терапевтической работе память пациента собственно о травме может среди прочих своих особенностей служить экраном, защищающим пациента от менее допустимых вещей, таких как сексуальное влечение к родителю или фантазии смерти родителя. Экран памяти становится конденсированным объектом в котором сосредоточены не только травматичное событие, но и более ранние явления.

В заключение можно сказать, что есть ситуации, когда психодинамический фон не конгруэнтен травматичному событию, например в ситуации с мальчиком выше – смерть матери. В других случаях конфликт может быть многоуровневым. Например в ситуации с девочкой, в пост-травме она может испытывать ярость по отношению к отцу и желание смерти отца. Если отец потом умирает, она может получить еще один конфликт в добавление к первому, а не разрешение первого конфликта. Чуть более подробно – удовлетворение желания-либидо вызовет чувство вины за нарушение табу инцеста. Удовлетворение агрессивного желания вызовет чувство вины за нарушение табу убийства родителя.

Существуют случаи когда ровно никакого бессознательного удовлетворения человек не испытывал. Стоит понимать уникальность каждой конкретной ситуации и понимать также, что все это имеет смысл только если способствует выздоровлению и восстановлению пациента.

Источники

Dreams and Dreaming in Relation to Trauma in Childhood. Janice De Saussure. International Journal of Psycho-Analysis. 1982

Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence--from Domestic Abuse to Political Terror by Judith Herman

Поскольку мы всегда слышим слово «травма» применительно к инцесту, я хочу кратко пояснить, что имеется в виду, когда мы говорим о травме. Это греческое слово означает «рану». Речь идет о психической травме, о потрясении. Женщины часто описывают ощущение открытой раны, истекающей страхом, как кровью. Травма – это опыт полной беспомощности. Она представляет собой своего рода нападение на нашу личностную организацию, что делает для человека невозможной переработку такого опыта привычным способом. Психическое равновесие нарушено, и Эго больше не функционирует привычным образом. Станет ли переживание травмой, зависит от различных факторов: интенсивности возбуждения, личностной структуры пострадавшего и уровня его развития на момент события. Травмы, которые продолжаются годами, такие, как сексуальное насилие в семье, могут уничтожить личность. Психоаналитиз определяет травму как угрозу когерентности внутренних объектных отношений и угрозу когерентности самости.

В зависимости от того, какой аспект подчеркнут в конкретной теории травмы, можно выделить три следующих направления:

1. Герменевтическое определение травмы предполагает, прежде всего, что бессознательное значение, приписанное пострадавшим критическому событию, является решающим для степени травмы.

2. Определение травмы с ориентацией на психологию развития, прежде всего, учитывает влияние травмы на психическую структуру и блокады развития.

3. Идея, что травма воздействует, прежде всего, на адаптационные способности Эго и на способность адекватно реагировать на ситуацию.

Несмотря на разные акценты в определениях, травму, в конечном счете, понимают как событие, которое угрожает самости человека и его селф-объектным отношениям. В психотерапии специалисту придется взять на себя роль селф-объекта, чтобы суметь восполнить блокированные этапы развития.

Авторами исследований ставилась также задача сравнить условия и последствия травмы во взрослом и детском возрастах. Мнения по этому поводу сильно разнятся. Например, утверждают, что психическая конституция взрослых позволяет им блокировать чувства и ограничивать свое восприятие, чтобы защититься. Наличие защитных механизмов также препятствует слишком большой регрессии Эго, в то время как при детских травмах регрессии, как правило, приобретают масштабы, угрожающие жизни. Напротив, по мнению Кристала, который много работал с травмой Холокоста, такие массивные травмы, как Холокост, приводят к тем же последствиям, что и тяжелая детская травма. Не выдерживает критики точка зрения, что структура личности, существовавшая до травмы, якобы имеет решающее значение для преодоления стресса. Холокост разрушил все детские воспоминания, в том числе о безопасном детстве, которые должны были сохранить свое позитивное влияние. Всем интернализированным ценностям был причинен ущерб, и все объектные отношения изменились. Отсюда следует, что особенности личности до Холокоста никакого влияния на посттравматическую ситуацию не оказали.

В теории травмы особую роль играют внешняя травма и сопровождающий ее внутренний психологический шок. в теории инстинктов доминируют внутренние мотивы. В во-первых пациент оказывается жертвой именно внешних обстоятельств , во втором - их виновником: это существенное расхождение сохраняется вплоть до сегодняшнего времени и несомненно будет определять будущее а. Таблица 2 в краткой форме демонстрирует основное различие этих теорий.

После того как Фрейд стал постоянно узнавать от своих пациентов, что они подвергались сексуальной атаке со стороны родственников, в его голову закрались сомнения на этот счет, которые он изложил в письме Вильгельму Флиссу от 21 сентября 1897 года: «Я не верю более в мою невротику... продолжающиеся разочарования при попытках довести анализ до полного завершения... отсутствие полного успеха» - вот что смущало Фрейда. Сюда же относится следующая цитата: «Неожиданно то. что во всех без исключения случаях отца обвиняют в извращениях, (и мой собственный опыт здесь не исключение), удивительна частота истерий при подобных обстоятельствах, хотя частота

такого рода извращенных тенденций по отношению к детям вряд ли так велика». Итак, от теории травмы Фрейд отказался, заменив ее теорией инстинктов, используя которую, можно закрыть глаза на серьезные свидетельства о сексуальных (и, стоит добавить, агрессивных) травмах и не замечать, насколько часто родители причиняют вред детям, хотя перспектива логического разрешения этой проблемы еще далеко не исчерпана (Массон. 1984).

Вместе с тем это, конечно же, выдающееся достижение Фрейда, который путем « проб и ошибок» пришел к мысли, что наряду с травмой существуют инстинкты и внутренние психологические мотивы (включая мотивы сексуальные), управляющие людьми. При этом доводами в пользу сексуальных фантазий и соответствующего поведения детей становятся чаще всего не экспериментальные опыты в психологических лабораториях, а повседневные наблюдения, в которых всякий лишенный предрассудков наблюдатель усматривает достаточные основания для психоаналитической теории инстинктов.

Вот братья трех и пяти лет колотят по дну колыбели новорожденной сестрички и весело выкрикивают: «Сейчас мы убьем Эву!» Вот трехлетний Вольфганг без обиняков заявляет: «Хочу быть с мамой! Когда я вырасту, я женюсь на ней.» Он говорит это, не принимая во внимание очевидную реакцию отца. Но, вне решительно всяких сомнений , уже в этих своих словах он устранил его*. Кто внимательно наблюдал за поведением детей, замечал подобные сцены в любой семье.

Инстинкты нацелены на наслаждение, они требуют действия, вызывающего наслаждение. Они ищут удовлетворения сначала в виде «пред-наслаждения» посредством возбуждения эрогенных зон, а затем - посредством наслаждения в оргазме. Они добиваются своей цели с помощью любого человека или самоудовлетворением. Психические ипостаси проявления инстинктов - желания, фантазии и представления, регулярно сопровождающиеся аффектами, эмоциями и, конечно же, страстями. В психоаналитической теории инстинктов инстинкты являются первопричинами (causae prima) всех мотивов самых обычных наших действий. При этом они, как правило, бессознательны, но, выражаются в сновидениях, « ошибках поведении», в шутках, а также в симптомах невротиков и в перверсивном поведении пациентов с сексуальными отклонениями.

С теорией инстинктов связано и противоборство сексуальной теорий а с гораздо менее дифференцированной теорией агрессивности; к этому противоборству мы еще вернемся.

Лично я придерживаюсь того мнения, что обе стороны правы. Многие мои пациенты страдают от своих инстинктивных порывов, из-за которых чувствуют себя подавленно; эти импульсы, как сексуальные, так и агрессивные, вызывают у них тревогу. Однако большая часть пациентов жалуется на непреодолимые психические нарушения. Одно из двух: либо родители слишком плохо понимали их, неправильно истолковывали их потребности, не посвящали им необходимого времени, но и не оставляли в покое, когда они этого хотели, либо родители бессознательно их использовали, чтобы не сказать, злоупотребляли ими, а то и просто жестоко обращались.

*Личные наблюдения в собственной семье

В связи с этим мы поговорим о «травматических неврозах», то есть о неврозах, возвращающих к травмам, к душевным ранам. Раны эти действуют столь болезненно, что как бы ребенок чувствует (источник не известен) себя уязвленным в своем самоуважении и, как следствие, развивает «нарциссический невроз», т. е. невроз, характеризующийся болезненной самооценкой, Я вероятно обратил внимание на это еще в 1968 году (до Когута) в небольшой статье и подчеркнул значение оценки реальности в возникновении современных неврозов в юбилейном сборнике, посвященном Вольфгангу Лоху (Kutter, 1975). При этом я указал на одну из разновидностей пост-классических неврозов, связанную с нарушением самоидёнтификации в безотцовском обществе, и на группу пост-классических неврозов, связанную с нехваткой матери в безматеринском обществе.

Современный психоанализ. Петер Куттер

Теория создана в концептуальной рамке глубинной психологии. В фокусе ее внимания находится психоаналитическое рассмотрение различных характеристик культуры. Ранк первым из психоаналитиков применил толковательный метод для анализа символ, продукции коллективного творчества человечества, литературы, искусства. Он начал анализировать мифологию, литературу, искусство с точки зрения глубинного бессознательного содержания коллективного опыта. Ученый не разделял причинно-следственную парадигму теории 3. Фрейда. В его понимании личности не детерминирована в своем развитии. Она свободно интерпретирует значения и инициирует действия.

Одно из центр, понятий концепции – травма рождения. Идея Ранка состоит в том, что появление человеческого существа на свет связано с ситуацией, вызывающей тревогу. Развитие личности связано с двумя конфликтующими тенденциями: страхом жизни и страхом смерти. Первый связан с тенденцией к индивидуализации, отделению от других, второй – со слиянием, зависимостью.

Дифференцируя себя от других, ребенок начинает проявлять рудиментарную форму желания – противоволю, т. е. способность противопоставить свою волю другим. Если негативистская воля разрушает связь между ребенком и родителями, он начинает чувствовать вину как специфическое выражение страха жизни. Если связь между ребенком и родителями не разрушается, противоволя преобразуется в волю, которая снижает страх жизни и страх смерти. Влияние воли на конфликтующие тенденции человеческой психики определяет, будет ли личность стремиться к новым возможностям или погрязнет в обыденности.

Ранк выделил три типа личности: нормальный адаптированный (человек из толпы, без самоопределения), невротический и креативный тип художника. Первый выражает тенденцию к единению с людьми, но не поддерживает развития своей собственной индивидуальности. Он надежен, но в то же время конформен, поверхностен и не способен понимать и удовлетворять собственного желания. Такой тип складывается в результате подавления родителями проявлений собственной воли, инициативы ребенка.

Невротическая личность проявляет тенденцию к отделению от людей, негативизм; она выражает противоволю больше, чем волю. Такой человек критичен к другим и в то же время переживает вину, чувствует себя недостойным, неправильным.

Тип художника представляет идеальное развитие, при котором развивается сильная воля, а страх жизни и страх смерти минимальны. Он способен вступать в близкие человеческие отношения без покорности и подавления, не ориентируясь на принятые нормы. Его мысли, переживания, поступки характеризуются высокой степенью дифференциации и интеграции. Результаты деятельности оригинальны и в то же время полезны и ценны для людей.

Идеи Ранка во многом определили дальнейшую судьбу психоанализа, аналитической психологии, повлияли на гуманистическую, экзистенциальную и трансперсональную психологию, значительно расширили горизонты культурного опыта. Они широко известны и используются в лит. критике, культур, антропологии. Нельзя специально не отметить влияния его подхода на лит. сюжеты и мотивы произведений искусства.

Список литературы

И. А. Грабская. Теория первичной травмы (О.Ранк)

О том, как социальные травмы объединяют людей в западных странах, и почему Уотергейт и Холокост так важны для американцев. T&P выделили основные тезисы выступления.

Парадоксально, что доминирующие во многих сферах западные общества консолидируются не вокруг технического прогресса, успехов или рутинных практик, а в местах их сбоев. Они определяют свою идентичность через конструкцию травм.

Важное место в этом процессе занимает формирование солидарности. Понятие солидарности намного шире и сложнее, чем принято считать - оно не связано исключительно с вовлечением в этику общего дела или совместной борьбы. Помимо глубинных понятий о ложном и истинном, солидарность может затрагивать чисто когнитивные вещи - к примеру, использование всеми общего языка.

В 1970-х значимой травмой стал Уотергейт. Благодаря ему расколотое общество, неспособное прийти к согласию, снова объединилось. Впоследствии Никсон даже успел выиграть выборы, но сейчас этот скандал - очень важное для американцев событие.

Солидарность футбольных фанатов распознать достаточно легко. Намного сложнее обстоит дело с индивидами, которые выстраивают свою жизнь на убеждении, что для людей естественно отличаться друг от друга. Как распознать у них общие основы солидарности? Это методологическая проблема для социолога и практическая - для всего общества: без видимых маркеров самоидентификация в социуме становится невозможна.

Французский социолог Эмиль Дюркгейм утверждал, что сакральное может проявляться в двух модусах - позитивном и негативном. Позитивный заключается в воспроизводстве социального порядка, его символов и практик, усиления чего-то уже провозглашенного. Негативный модус связан с нарушением этих норм. Парадокс заключается в том, что границы между двумя модусами бывают неочевидны как для исследователей, так и для самих индивидов. И высвечиваются они именно в момент травмы - явления, вокруг которого формируется консенсус.

Одной из наиболее значительных травм для американцев является Холокост, о котором знают практически все, при этом имея довольно смутное представление об истории Второй мировой войны. В 1970-х значимой травмой стал Уотергейт. Благодаря ему расколотое общество, неспособное прийти к согласию, снова объединилось. Примечательно, что травме нужно время, чтобы полностью сложиться и оказать воздействие. После Уотергейта Никсон даже успел выиграть выборы, но сейчас этот скандал - очень важное для американцев событие.

В незападных странах, в том числе и в России, травмы часто оказывают противоположное воздействие - усиливают непримиримость и редуцируют солидарность до предельно низких уровней. Этот феномен сейчас активно изучается отечественными социологами.

Полностью выступление социолога Дмитрия Куракина можно посмотреть на сайте